Нугзар Маргвелашвили, Hobart, March 2008



Вначале мир был пуст. Потом пришел человек, построил сказку и жил в ней, до тех пор, пока ему не обьяснили, что мнения не считаются, и строить надо на обьективных знаниях, которые говорят, что мир пуст. Так человек узнал, что мир пуст. Он провалился в эту пустоту и падал, пока от ужаса не проснулся, а когда проснулся, то обнаружил, что все это обман чувств, что он никуда не падал и падать не может, потому что падать некуда. Он собрал звездной пыли, слепил Землю, развел огонь и стал ждать других. Когда ждать стало скучно, поймал двоих, пролетавших мимо, с круглыми от страха глазами и повел к своему костру греться, но они не поверили и стоило ему отвернуться, провалились и полетели дальше. Он опять остался один. Зажег в небе звезду. Теперь она центр вселенной, всех освещает и греет. В небе зажглись новые звезды и он вздохнул с облегчением – нас много.

ОСТРОВ

Он открыл глаза и с трудом различил смутные силуэты гор, которые через мгновенье превратились в крупные зерна песка. Приподнявшись сел на мокрый песок. Влево и вправо до самого горизонта распластался длинный песчанный пляж, желтой полоской отделявший бескрайнюю синеву моря от зеленой стены леса. Над лесом виднелись невысокие горы, на склонах которых причудливыми пятнами раскинулись неподвижные тени облаков. Сквозь дыры в облаках яркий диск солнца безучастно взирал на землю. Все было обездвижено, как на картине, и только волны лениво терлись о берег, нашептывая ему какую-то свою бесконечную историю.

Он не имел представления где находится и как сюда попал. Хуже того, не мог вспомнить где был раньше, до того как оказался на этом пляже. Помнил все то, о чем обычно пишут в газетах и показывают по новостям, война на ближнем востоке, запуск нового спутника и олимпийские игры, но ничего не помнил о своей личной жизни. Обрывки фраз, смазанные лица, силуэты - все сливалось в одно большое белое пятно, в котором невозможно было различить детали.

Он встал, оттряхнул песок, и медленно побрел вдоль кромки воды. Вспомнил историю про Робинзона и подумал, что стоит придумать детям (почему-то он решил, что у него должны быть дети) сказку про современного путешественника, затерянного на необитаемой планете. А впрочем, сегодня одинокого Робинзона гораздо легче найти в большом городе, чем на необитаемой планете или на острове.

Солнце припекало. Он шел по щиколотку в воде и всматривался в заросли леса, в надежде обнаружить хоть какие-то признаки цивилизации: дорогу, хижину, телефонную будку, все что угодно, лишь бы узнать где он находится и как отсюда выбраться. Стена леса то приближалась к морю, то откатывалась назад в сторону гор. Один километр сменялся другим, и ничего не менялось: все тот же дикий лес и пустынное море. - Что если он на необитаемом острове, где-нибудь в Тихом океане, один и безоружный, в лесу с хищниками? - Он попытался представить как вечером будет рассказывать друзьям (которых он так и не вспомнил) о своем приключении, но перед глазами вдруг всплыли скорбные лица и траурные заметки в газетах. Его растерзанное тело, раскиданное по кустам, найдут в этом лесу после долгих поисков. Обглоданные кости, закинут в цинковый гроб и отправят на материк, где окажется, что часть костей принадлежит антилопе, которую хищники загрызли на том же месте, но никому не захочется возиться со зловонными останками, и его так и похоронят вперемешку с животным, а через тысячу лет, археологи, раскопав могилу, построят из его костей кентавра и выставят на всеобщее обозрение в каком-нибудь старом музее, где по ночам уборщица будет протирать тряпкой его пыльные кости, а пьяный сторож, рассказывать историю своей непутевой жизни.

К полудню облака растаяли и жара стала невыносимой. Горячий плотный воздух, словно жидкость растекался по легким. Когда идти стало невмоготу, он присел в тени большого разлапистого дерева у кромки леса. За деревьями что-то чвакало и урчало, издали доносились пронзительные крики птиц. Рядом что-то зашуршало в траве, и он поспешил дальше вдоль кромки воды, стараясь держаться на расстоянии от дикого леса.

К вечеру жара спала, и идти стало легче. Когда стемнело он натаскал из леса дров, разжег костер, соорудил настил из веток и обессиленный рухнул на него, прислушиваясь к голосам из леса. Судя по какофонии звуков, лесная жизнь была в самом разгаре. Он с удовольствием отметил, что крупных зверей не слышно, впрочем, даже если они есть, огонь защитит его от опасности. Уже засыпая подумал, что надо будет позаботиться об огне, когда закончится газ в зажигалке, но тут же отогнал эти мысли - завтра он будет дома.

Пелена

Тяжелые капли дождя шумно били по камням и лужам. В такую погоду хорошо спится и не хочется ничего делать. Прошло больше года с тех пор, как он здесь. Первое время надеялся, что недоразумение быстро прояснится, и река его жизни вернется в старое русло, но время шло, ничего не менялось и он начал привыкать. Это был остров, километров тридцать в диаметре, и к счастью, почти идеальный с точки зрения климата, питания и безопасности. Круглый год на нем зрели разнообразные плоды и ягоды, а непуганные звери и птицы были легкой добычей. Сначала, он жил в одной из многочисленных пещер на каменистых западных склонах, но потом наткнулся на полусгнившие ящики с рабочими инструментами и перебрался в южную часть острова, сплошь покрытую густым лесом. Судя по инструментами, он не первый обитатель этого острова, но сколько он не искал, ему так и не удалось найти никаких других следов человека. С помощью кварцевых пластин он научился добывать огонь, чтобы защититься от дождя построил небольшую хижину, поставил в ней кровать, стол, стул и на этом остановился.

Дом получился небольшим, но уютным. Сложенные из толстых бревен стены, казалось, будут стоять вечно. Снаружи, то там, то здесь из стен торчали толстые необрубленные сучья, которые он оставил, полагая, что их можно будет использовать по хозяйству, в качестве вешаков. Торчащие сучья придавали всему сооружению сказочный вид, навевая мысли о лешем и прочей нечисти. В западной, восточной и северной стене он выпилил удиненные окна в два бревна высотой, которые завешивал в непогоду деревянными щитами. С южной стороны, навесил на дверной проем плетенную из хвороста загородку, которая почти все время оставалась распахнутой настежь, открывая вид на безбрежный океан, которым он мог любоваться, не вставая с кровати. Пол сначала, думал выложить досками, но убедившись, что выпилить доску вручную не просто, решил не мучиться, и ограничился полуотесанными бревнами, щели между которыми замазал глиной. В правом дальнем углу поставил кровать, под западным окном поставил стол со стулом, а рядом с дверью в правом углу установил ящики с инструментами.

Дом стоял на обширной поляне, которая с западной и восточной стороны соединяла, две пологие вершины соседних холмов, а с северной стороны упиралась в крутой каменистый склон, который защищал его от северных ветров. Во время штормов, особенно в сезон дождей, ветра достигали изрядной силы, и наличие защиты с трех сторон, как показал опыт, было отнюдь не лишней мерой предосторожности. С южной стороны, когда он начинал строительство, ничего, кроме, стены леса, не было видно, но он не поленился и расчистил поляну вниз по склону, открыв себе вид на море. Вдоль ручья протоптал тропинку к берегу, и по утрам часто спускался вниз, поплескаться в теплой воде, а заодно наловить крабов на завтрак.

Готовил он обычно под открытым небом, у западной стены, где из камней выложил небольшую площадку, на которой соорудил каменный очаг. Копченную живность развешивал тут же на сучьях дома, а на ночь прятал все в небольшой погреб, выкопанный за домом. Из ручья, протекавшего метрах в ста от жилища, он протянул к дому канал, сложенный из выдолбленных бревен, и теперь в его доме всегда была чистая питьевая вода. Одно время даже подумывал о собственном бассейне, но потом решил ограничиться собственным океаном, до которого было рукой подать.

Все было бы хорошо, если бы не одиночество. Первый год он исследовал остров, строил жилье, наблюдал погоду. Каждый день был чем-то занят и было легче но, время шло, дел становилось меньше, свободного времени больше, и неизвестнно было чем его заполнить. Он пробовал дрессировать зверей и птиц, но надоело. Пытался бежать на лодке, но каждый раз, в каком бы направлении не плыл, неизбежно возвращался на остров и, в конце-концов, решив, что что-то не в порядке с геометрией пространства в этом месте, оставил это дело. Пробовал молиться, но каждый раз, вместо бога, перед глазами вставал образ учительницы истории, которая наверняка знала, что бога нет, и спорить с которой было бесполезно. Одно время пристрастился к прогулкам, но скоро и это наскучило.

Когда наступил сезон дождей, он закрылся в доме и превратился в заядлого домоседа. Дожди закончились, а он словно и не заметил, остался в доме. Первое время, в особенно жаркие дни, выходил поплескаться в море, но потом совсем обленился и заточил себя в четырех стенах, лишь изредка делая короткие вылазки, чтобы пополнить запасы пропитания.

Грязный и заросший, он быстро дичал, и скоро превратился почти в животное. Иногда пытался взять себя в руки и вернуться к нормальной жизнь, но каждый раз спрашивал себя зачем, и не находя ответа, оставлял все как есть. Более того, где-то там, в глубине души, в нем все еще тлела искра любопытства, и он готов был пройти этот путь до конца, чтобы узнать, что же ждет его там, в самом конце.

Вереница однообразных дней, как длинная река несла его, убаюкивая и засасывая все глубже и глубже. Скоро он потерял счет времени, и целыми днями просиживал у стены, глядя на проем окна напротив. Каждый вечер свет умирал в нем, чтобы на утро родиться заново. Сначала появлялось еле различимое смутное пятно, которое постепенно разгоралось все ярче, пока поток света не врывался в его логово, круша остатки ночи и наполняя весь дом знойным дыханием лета. Под вечер краски снова тускнели и ночь, как чернила, растекалась по полу и стенам.

Первое время день и ночь могли тянуться вечность, но потом что-то сломалось и время начало ускоряться. Сначало медленно, а потом быстрее и быстрее, пока дни и ночи не превратились в головокружительную карусель света и темноты, от которой у него все плыло перед глазами и постоянно тошнило. Он быстро терял силы и чувствовал, что умирает, но не беспокоился, так как уже давно жил вне пространства и времени, в мире, где была одна серая безграничная пелена, которая поглотила и растворила его в себе полностью, без остатка. Его кости обтянутые тонкой кожей все еще валялись в углу хижины, но уже не имели к нему никакого отношения. Мир умер. Время остановилось.

Выздоровление

Прошла вечность. И вдруг, острая боль, как молния, ослепила его и ворвалась в мир, которого почти не существовало. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Все исчезло и осталась одна пронзительная всепоглощающая боль, от которой его кости судорожно бились об землю и перекатывались из стороны в сторону. Опрокидывая стол и стулья и натыкаясь на стены, он метался по хижине, пока нелепым комом не вывалился наружу, где покатился по склону, пугая зверей и птиц. Влетев в заросли, на мгновение отановился, а затем, судорожно дергаясь и нелепо раскидывая руками и ногами, покатился по лесу, натыкаясь на камни и деревья, и оставляя на острых сучьях окрававленные клочья мяса и кожи. Казалось, что злой дух вселился в него и разрывает тело на части. Временами, он замирал на месте в неестесственной позе, с нелепо вывернутыми ногами и руками, с глазами вылезшими из орбит, но через минуту неведомая сила двигала его дальше, перемалывая и раздирая в исступлении дикого танца. Весь день и всю ночь он метался по лесу, пока под утро, наконец, не замер.

Когда утреннее солнце выглянуло из-за океана, миллионы лучей осветили живописную поляну, усыпанную яркими созвездиями цветов. Большое желтое пятно на окраине удачно вписывалось в гармонию красок и не привлекало внимания, пока не зашевелилось. Мелкая пичуга торопливо взлетела на ветку, мыши бросились врассыпную, и только маленький, рабочий муравей с длинными усиками-антеннами, не обратил внимания на человека. Он суетливо бегал вокруг соломинки, заботливо подталкивая ее передними лапками и направляя в обход препятствию. Казалось, нет для него ничего более важного, чем эта соломинка. Все просто и ясно. Он знает зачем живет. Вряд ли он понимает зачем ему вся эта суета, но это и не важно. Это люди живут в прошлом, настоящем и будущем и всегда спрашивают зачем, а он живет только здесь и сейчас, и для него не существует вопроса зачем. Так должно быть, и точка.

Постепенно ощущение реальности возвращалось к нему вместе с головной болью. Казалось кто-то орудует молотом в черепной коробке, высекая огненные шары, которые медленно угасая, расплывались в разные стороны. Избитое тело ныло как одна большая рана. Запах крови привлек мух, черной тучей зависавших над ним всякий раз, когда он пробовал пошевелился. Сделав усилие, он вцепился в траву и попробовал подтянуться, но высохшие стебельки, как стальные пики, вонзились в раны. Вскрикнув от боли, он замер. Отдышавшись, поменял тактику, расчистил от камней и веток небольшое пространство рядом с собой, осторожно перевалился на бок, и еще раз подтянулся. На боку ему удалось, не останавливаясь проползти несколько метров прежде, чем он опять обессилел. Извиваясь и корчась, как полураздавленный червь, весь день он полз к дому, временами теряя сознание и замирая на месте. Уже зажглись первые звезды, когда он перевалил через порог хижины, дрожащими руками нашарил чашу с водой, и сделав несколько глотков, повалился в беспамятстве на пол.

Всю следующую неделю он бредил. Тени ушедших вставали перед ним, одни радуясь, что он все еще жив и подбадривая, другие же словно не замечая. Легче всего было с теми, кого хоронил. Тех, кто ушел без него, в глубине души он все еще считал живыми. Понимая, в то же время, что их уже давно нет, чувствовал в этом противоречие, этакую зазубрину, которая постоянно царапала сердце. Тяжелее всего было с теми перед которыми был грешен. Эти, разорвав грудь вырывали сердце и цедили кровь по каплям, пока оно не превращалось в сморщенный обесцвеченный лоскут, который они засовывали обратно. В редкие минуты прояснений, оглядываясь назад в прошлое, он пытался уловить смысл, в этой, затянувшейся на десятилетия, волне рождений и смерти, но видел, только длинную реку, которая равнодушно несла свои темные, холодные воды, подчиняясь, каким-то своим, непонятным простому смертному, законам.

Ман

Через неделю ему полегчало. Змеинный яд потерял силу и молодой организм быстро пошел на поправку. Каждое утро, он чувствовал себя лучше, через неделю уверенно ходил, а через месяц окончательно выздоровел, и жажда деятельности снова охватила его. Миллионы лет одиночества и темноты, похоже, не прошли даром, и ему показалось, что он увидел свет в конце тунеля. Он знает, что делать. Он построит пирамиду. Гигантскую пирамиду наподобие тех, что возводили фараоны. Грандиозное сооружение из камней, которое будет видно с любой точки острова.

- Зачем? Каждое утро ты будешь вставать ни свет ни заря и весь день таскать тяжеленные камни. Пройдет день, два, месяц и ты обязательно спросишь себя: зачем? Какого черта я тут делаю, грязный и потный, с языком вываленным на плечо? И что ты ответишь? Что хочешь увидеть лицо бога?
- Дай ему отдохнуть. Несчастное создание, он и так пострадал, а ты еще хочешь, чтобы он пахал, как лошадь. Дай ему хоть какие-то радости, сколько этой жизни.
- Хорошо, скажи только, чего же он хочет.
- Сделай так, чтобы радовался восходу солнца, пению птиц, журчанью ручья, сиянию звезд.
- Легко. Пусть оставит камни и радуется.


И он стал счастливым. Однажды утром проснулся и сразу понял, что что-то произошло. Изменился он сам и мир вокруг него. Каждое мгновенье теперь имели смысл и значение, дуновение ветра, лист, падающий на землю, камни, облака, море - все радовало и наполняло душу восторгом. Он был счастлив без повода и причины. По утрам просыпался с давно забытым чувством, что сегодня солнце всходит только для него. Он не боялся будущего, и что бы не случилось, знал, что все в этом мире, в конечном итоге, ведет только к лучшему. Как мало нужно человеку для счастья. Вспоминая прошлое, удивлялся своей ограниченности. - Как мог не замечать очевидного, не видеть бесконечной, поразительной красоты мира, не чувствовать чуда своего присутствия в нем? –Иногда он с ужасом думал, что если бы с ним не приключилось этой беды, если бы остался на материке, вместе со всеми, пристроенный и благополучный, в мягких одеждах и быстрых автомобилях, семья, работа и обеспеченная старость, в мире, где все как будто меняется, а на самом деле ничего не происходит, то так и не узнал бы настоящего счастья. Ему казалось, что большую часть жизни он прожил слепым, и только сейчас прозрел. Каждый день был пъян без вина, ощущая скрытый смысл и предназначение во всем и был счастлив, что ему дали сыграть роль в этом спектакле.

Впрочем, со стороны его жизнь мало изменилась. Козы, пчелы, огород – тихая, размеренная жизнь селянина, которая многим могла показаться скучной и банальной, если бы не чудесные превращения, которые каждый день происходили в его душе. Миллионы мелких ручьев, наполненных добротой и любовью, стекались к нему с каждого лепестка, с облака пролетаюшего над головой, с горных вершин и глубоких ущелий. Крик птиц, шум прибоя, шорох листьев сливались в нем в огромную реку, которая уносила его в небо, где он общался с богами и был одним из них. В душе его царили радость и умиротворение, и даже в редкие минуты грусти, он знал, что жизнь прекрасна и удивительна.

Пирамида

Состояние счастья было настолько естесственным и органичным, что казалось ничто не могло нарушить его. Но… прошло всего несколько дней, и однажды утром он вдруг с ужасом обнаружил, что его вернули в старый маленький мир, полный печали и недоразумений. Поблекли краски, пропали смысл и красота, и остались только неумолимое время и безисходность его бесцельного существования на необитаемом острове. Он возмущался и негодовал, пытался бороться, и вернуть свое счастье. Вспоминал по минутам все, что делал в те дни, что ел, что пил, как спал и чем занимался. Комбинировал одно, другое, третье, уговаривал себя и настаивал, но все напрасно. В конце-концов, он сломался и затосковал.

К счастью, свежие воспоминания и страх пелены не дали ему опуститься. Идея пирамиды еще не полностью выветрилась из головы, и как-то утром, вооружившись лопатой и топором, он отправился расчищать место для строительной площадки. Строить решил на вершине невысокого холма с плоской вершиной. На берегу было множество камней, которые он будет переносить наверх, используя в качестве строительного материала. Расчитывая размеры сооружения, исходил из того, что строительство должно занять лет двадцать, двадцать пять, пока у него есть силы и здоровье. Камни он будет таскать волоком с помощью системы катушек и барабанов, и труд его будет умеренно тяжелым, но не изнурительным.

Однажды вечером, после тяжелого рабочего дня, он представил себя глубоким стариком, который в лучах заходящего солнца, любуется огромной пирамидой, результатом и смыслом всей его жизни. Бессмыссленное нагромождение камней, на строительство которого он потратил всю свою жизнь. Мог ли он распорядиться ею более нелепо?

- Пирамида это не результат, а средство – спорил он сам себе - Результат его жизни это он сам. Он строил не пирамиду, а прежде всего самого себя. И значимость его жизни следует понимать в терминах значимости того человека, которого он построил.

- Что же ты построил и чем гордишься? Этим дряхлым стариком? Для чего ты жил и к чему пришел?

- Стройка это всего лишь символ, ритуал, с помощью которого я надеюсь найти себя. Что более значимое и осмысленное я мог бы делать на материке? Со временем стану старым и немощным и уйду из этой жизни, но это не эначит, что я жил для того, чтобы состариться и умереть. Я жил, чтобы сделать Ман и если это удалось, даже на необитаемом острове, где ничего не светит и нечего ждать, то я победил. Как бы не была тяжела жизнь ее стоило прожить для того, чтобы хотя бы раз подняться в небо, и не имеет значения сколько нам осталось, пять минут или пятьдесят лет. Если есть шанс уйти в Ман ...

- Хорошо, хорошо, пусть будет по-твоему, только избавь меня от этих торжественных речей. Оставим громкие слова и займемся делом. Если в день ложить по одному камню, то за 20 лет ты положишь около 7000 камней. Пусть размер камня один кубометр и тогда обьем всего сооружения будет около 7000м3. Этому обьему можно придать форму паралеллепипеда с основанием в тысячу квадратных метров (33м х 33м) и высотой около 7 м. Не бог весть что, конечно, но… кому ее показывать? А если ужать основание до ста квадратных метров (10м х10м), и сузить ее к верху, то получится что-то вроде башни, которая вытянется аж в 70 м в высоту. Это уже кое-что. Надо будет заложить мощный фундамент, а на самом верху пристроить смотровую площадку.

Для начала, он рассчистил дорогу шириной в два метра и длинной около двух километров от вершины холма и до берега. Высокие деревья подкапывал и валил, выворачивая вместе с корнями, а мелочь срубал под корень. Часть больших деревьев вдоль дороги оставил в качестве опор для канатов. Дорога спускалась к скоплению камней подходящего размера, которые можно было сразу переправлять наверх. Со временем, когда эти запасы иссякнут, он будет морем доставлять сюда камни из более отдаленных мест. На стволы деревьев, вдоль дороги насадил вращающиеся катушки на которые наматывал лианы. Чтобы уменьшить трение камней об землю он вкатывал их в деревянные сани, которые катились по деревянным желобкам, смазанных козьим жиром. Легче всего было положить первый слой камней. Для следующих слоев камни приходилось перемещать по воздуху, что занимало больше времени и сил, но он не жаловался, упорно трудился и каждый день добавлял к пирамиде по одному камню.

Ежедневный труд на свежем воздухе укрепил его физически и морально. Он почувствовал вкус к работе и ему уже не терпелось увидеть всю башню. По вечерам он часто мечтал о том, как будет любоваться ею, и какой замечательный вид будет открываться с ее вершины, а утром, встав до рассвета, сразу приступал к работе. Первая половина дня уходила на то, чтобы втащить камень на вершину холма, после чего с помощью системы рычагов с противовесами он поднимал его на нужный уровень и укладывал в заранее намеченную позицию. Так как камни были неправильной формы, было некая неопределенность в том, куда и как их ставить. Не придумав ничего лучшего, он делал это наугад, а чтобы повысить устойчивость сооружения, каждый новый слой камней, заливал раствором глины, которую копал в низине, рядом с ручьем.

******

В трудах и заботах пролетели три года. Ранним утром он стоял на вершине башни, наблюдая рождения нового дня. Остров медленно просыпался, разбуженный многоголосьем птиц. Ветер лениво прочесывал кроны деревьев, зеленым ковром ниспадавших к самому берегу и почти сливавшихся с бирюзовой поверхностью океана. Длинные лохматые облака, то ли ступеньками приглашали светило к зениту, то ли пытались упрятать его за решеткой рванных молочных полос. Но спрятать не удалось. Как только край солнца выглянул из-за линии горизонта, яркие лучи брызнули во все стороны, заливая все вокруг светом и предвкушением длинного красивого дня.

Он спустился с башни и отошел подальше, чтобы еще раз полюбоваться. За три года непрерывных работ уже наметились очертания будущего творения. Башня быстро росла и вершина ее уже возвышалась над лесом, так что он всегда мог видеть ее неровную макушку, форма которой менялась по мере того, как он ложил новые камни. Простота форм и удачно выбранные пропорции придавали всему сооружению эффект легкости и элегантности. Кристаллические вкрапления в камнях, переливаясь под солнцем, навивали праздничное настроение.

Пора приниматься за работу. Он уже собрался идти, как вдруг, заметил облачка редкой пыли у основания башни. Послышался шелест каменной крошки, пара камней величиной с кулак с глухим звуком ударились об землю, после чего наступило короткое затишье, во время которого он уже готов был перевести дух, как вдруг, раздался оглушительный треск. Основание башни дрогнуло, и поползло в разные стороны, выстреливая из себя огромные валуны, которые разгоняясь по склону на бешенной скорости полетели в лес, где с треском ломая сучья и ветви, пробивали длинные тунели в непроходимой чаще. Небольшие деревья ломались как спички, и только огромные великаны выдерживали прямое попадание, сотрясаясь всей кроной. Часть камней по дороге выкатилась к самому берегу. Некоторые достигли края скалы и падая с 50-и метровой высоты, с оглушительным треском разбивались вдребезги. Земля дрожала, как во время землятресения. В воздух поднялись клубы пыли. Казалось, что весь остров разваливается на части.

Он попятился и упал в яму, где его присыпало землей и пылью. Он едва не задохнулся, а когда выбрался на поверхность, все уже было кончено. Вокруг царила абсолютная тишина. Казалось, даже ветер, пораженный случившимся, не в силах был пошевелиться, и только густое облако пыли медленно оседало на землю. Когда пыль осела, вместо стройной высокой башни, он увидел уродливую груду камней - все что осталось от его творения, цели жизни и результата трех лет каторжного труда. Он подошел поближе, прислонился к теплым шершавым камням, погладил их, словно прощаясь с родным существом, а потом сгорбившись, как старик, медленно побрел к хижине. Вышел на поляну и замер, пустыми глазами взирая на то место, где раньше стоял дом. Беда не приходит одна. Часть камней, описав дугу по склону, разметала все, что он построил за эти годы. Не уцелела даже чаша из под воды.

Теплая тропическая ночь медленно накрыла остров. Взошла яркая луна и осветила черную фигуру на склоне, которая словно маятник раскачивалась из стороны в сторону, отбрасывая длинную ломанную тень вдоль всего склона. Под утро тень растаяла, и вместе с тенью попало время - черная фигура замерла на одном месте как камень.

Первое время он страдал, как если бы потерял друга, но со временем, к собственному удивлению, почувствовал, что даже рад случившемуся, словно его освободили от обязательств, которые он сам себе навязал, и от которых не мог избавиться. На будущее решил никогда не подписываться на долгий срок. Похоже, что правда где-то посередине. Нельзя кусок мяса с мозгами надолго оставлять без присмотра, но с другой стороны, заковывать их в кандалы закона на много лет вперед, тоже не дело.

Он построил себе новую хижину. Получилось даже лучше, чем раньше, так как у него уже был опыт. Сделал загон для скота, поставил улья, засеял огород и зажил заново. Он угомонился и иногда ему казалось, что это то, что он искал. Единственное, что беспокоило, это неопределенность с будущим. Что его ждет завтра? Болезни и старость. Когда некому будет подать стакан воды. Он будет изо всех сил стараться выжить, и ему удастся обмануть костлявую раз, другой, третий, но сил будет все меньше и меньше, и в конце-концов она его одолеет. И это все? Для чего же он жил?

- Ты жил, для того, чтобы летать, чтобы делать чудо и если у тебя получилось, никто, даже костлявая тебя не достанет.

- Как же этому научиться?

- Для начала попробуй улыбнуться. Все не так серьезно, как тебе кажется.

- И все же?

- Ты пробовал строить на камнях и камни рухнули. Построишь на словах и тоже проиграешь - интеллект в тяжелую минуту продаст, он дальше своего носа ничего не видит и скажет так, как ему выгодно. Пробовал вообще ничего не строить, и тоже плохо кончил. Что же осталось? Строить в пустоте? Там где ничего нет и поэтому нечему ломаться? А может ты страдаешь от избытка интеллекта, который не оставил места для мудрости? Все хотят быть умным, а может пора учиться быть глупыми? Или ты задаешь глупые вопросы и получаешь глупые ответы, и то, что тебя волнует здесь не имеет никакого значения там? Там, где есть только сейчас, мгновение в котором все, прошлое, настоящее и будущее. Там, где ты умер бы с улыбкой и не поинтересовался, что будет потом. Там, где не существует завтра и есть только сейчас, которое длится вечность. Где ты плачешь о тех, кого уже нет, и жалеешь тех, кого любишь, и готов ради кого-то страдать вечность. Ты спрашиваешь, будучи здесь, в то время как надо уйти, а потом спрашивать. Спрашивать? О чем? Там нет места даже для маленькой запятой, не то что целому слову. Прошлого и будущего не существует, есть только сейчас, ни секундой позже, ни секундой раньше. О чем спрашивать? Твой интеллект размазан по времени и не может найти себе места ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Oн чувствует щель, которая уходит в бесконечность, но вместо того, чтобы уйти в новое измерение, все время пытается его захлопнуть – ему, видите ли, оттуда дует.

Слова

Тяжело оvдному. Если бы кто-то показал пример, или заставил, сказал бы - делай так, потому что так надо, - он бы поверил. Но как обмануть самого себя? Когда-то он читал про монахов в одной из восточных сект, которые соблюдая специальную диету, настолько усыхали, что умирая не разлагались. Мумифицировать себя при жизни считалось верхом совершенства,... и не только в прошлом, и не только у монахов. Там, в большом мире, где он жил раньше, многие стремились к тому же – усохнуть и просуществовать как можно дольше. В результате - все больше ходячих трупов. Может и ему попробовать.

Чтобы привести мысли в порядок, начал записывать и постепенно втянулся. Днем был таким же как все, а вечером погружался в мечту. То, что вначале было бледной тенью, со временем росло и набирало силу, смутрые образы проступали все ярче, пока неявное не становилось явным. Днем кормил пчел, копал огород, а вечерами на крыльях мечты поднимался в черное небо к мерцающим звездам, где плавал в кипящей плазме, блаженствуя от жаркого покалывания в кончиках пальцев. Видел себя - несчастное микроскопическое создание, затерянное на крохотном островке, и удивлялся – он ли это? А потом рассыпался на бесконечное количество частиц и растворялся во всем сущем. Звуки затихали, свет меркнул, и все исчезало, одновременно присутствуя.

Writing превратился для него в ритуал, в медитацию. С помощью ручки и бумаги он строил себе нирванну. Генерировал слова и модели, и кидал их в щель во времени, чтобы было чем заполнить каждый день, час, секунду своего существования. Заворачивался в модель как в кокон и загипнотизированный узорами слов, забывал об окружающей пустоте. Там на материке, с этим было проще, все время окруженный декорациями, он плыл по течению, и не имел представления, что за декорациями может быть пусто. Здесь же декораций не оказалось, и чтобы не утонуть в вакууме ему пришлось срочно строить их самому.

Вначале было интересно. Он строил комбинации слов и был счастлив, играясь ими как ребенок, но со временем почувствовал, что задыхается. Слова, такие красивые и блестящие вначале, со временем превращались в густую зловонную жижу, которая забивала рот, нос, горло, выдавливала череп и просочившись наружу оползала на землю, отравляя воздух ядовитыми миазмами. Он не мог понять откуда эта гадость берется, она непрерывно производилась внутри его, и извергалась наружу. Вскоре весь остров покрылся толстым слоем нечистот. Когда уровень дерьма достал до горла и стало совсем нечем дышать, он не выдержал и взорвался: сломал ручку, сжег бумагу, разогнал пчел и ушел в лес.

Он шагал по острову, оживленно жестикулируя и громко споря с кем-то, иногда срываясь на крик. Дикие козы на склонах ущелий испуганно вздрагивали, застигнутые врасплох взрывами его хохота. Он шагал блаженно улыбаясь, и никто не знал причин его радости. Он похудел и подтянулся, его обветренная кожа, иссеченная дождями и прокопченная солнцем, стала похожей на кусок пергамента. Однажды утром он не встал как обычно, а остался лежать на траве. Черный ворон опустился рядом и клюнул за палец. Большое желтое тело не шевелилось.

- Зачем ты убил его? Пусть живет, тебе жалко что-ли?

- А я предупреждал, не строй на словах. Он должен был научиться строить сам, вне слов и моделей.

- Он научится, но ему надо дать время и чуть-чуть помочь. Дай ему друга.

- Друга? Хм! А ведь действительно, это может помочь. Второй человек даст, как раз то чего не хватает – смысл. Если он не может поговорить, обнять, пожалеть, - смысла нет. Значит ли это что в ман одному не войти? Что надо любить, плакать, жалеть? Может ты и прав, но... с другой стороны, жизнь устроена, так, что в конце-концов он все равно останется один. Даже если рядом друг, в последнее мгновение он останется один, и в это мгновение вольется вечность. Что тогда? Нет, похоже, что друг это не решение.

- А может показать пример ?

- Уже было, он видел тех кто умирают с улыбкой. Ну и что? Никакого толку, проходит время и он все забывает. Мне кажется, что он один из тех, которые гонятся за счастьем, и чем сильнее бегут, тем дальше от него убегают, так как уже давно обогнали. Им бы остановиться и подождать, но они не верят и боятся, что опоздают. Он единственный актер и единственный зритель в этом спектакле. Он все время пытается играть, вместо того, чтобы остановится и посмотреть. Просто посмотреть.

- Господа, не надо спорить. Рано или поздно, а все равно доедет. Все уже схвачено и оплачено. Кстати, кто-нибудь его видит? Куда-то он запропал.

- Вот он выглянул и опять спрятался. О чем он думает?

- Да нет, это не он. Это мокрица на горящем полене залезла под кору и медленно поджаривается. Может вон тот? Нет, и это не он. Этот знакомый, вон там одноклассники, а вон те родичи. Как много их, и никого уже нет! Где же он?

Экспедиция

Вторую неделю идет дождь. Льет как из ведра. Чтобы заполнить время он придумал игру в слуг и господ. Смысл в том, что будучи господином он придумывал сам себе длинный список поручений на неделю, а будучи слугой – выполнял эти поручения. Что-то из заказанного могло быть нормальным и естественным, но иногда попадались такие мозговывихи, что закрадывались сомнения в здравии писавшего. Третье утро он мокнет под дождем, рискуя схватить воспаление легких, только потому, что этот умник заказал ему встречать восход солнца на вершине (час до, час после), и пока светило восходит, думать неизвестно о чем. Кто знает, что взбредет ему в голову в следующий раз.

Поручений хватало на всю неделю. Надо сказать, что ему нравилось быть и слугой и господином. Будучи слугой не надо было принимать кардинальных решений, сомневаться, планировать. Все было решено заранее и его задачей было только выполнять. Он чувствовал покой и уверенность. С другой стороны, ему нравилось быть и хозяином. У него появилась новая игрушка, кукла, которая может думать. Он чувствовал себя скульптором, у которого появился новый материал для лепки. Первое время, заказывал ей всякие глупости, но потом понял, что может делать более серьезные вещи. Во-первых, он может заказывать ей решение своих проблем, и она будет думать и строить решение. А во-вторых, эта игрушка - его шестое чувство, она проходит туда, куда ему вход воспрещен.

Со временем, разрозненные правила и команды, которые он сам себе придумывал, сконсолидировались в ритуал-экспедиции – набор правил на одну-две недели, в течении которых он жил не так как обычно.

Моцион

Во время моциона, каждый день, он вставал до рассвета, и шел на вершину холма, где в кромешной темноте учился делать свет.

- Ты думаешь, что здесь ничего нет, кроме черной промозглой пустоты? – говорил он себе - Неправда. Абсолютной пустоты не бывает. Везде и всегда есть нечто, что может дать свет и тепло. Ты только попробуй.

И поднявшись на цыпочки, он дотягивался до звезд, и ухватившись обеими руками за черное покрывало неба, со всех сил дергал его вниз. Раз, другой, третий пока материал с треском не лопал, и пред ним представало настоящее небо, сплошь усеянное яркими звездами, где черная пустота была исключением, а не правилом.

Он помогал Солнцу подняться и осветить Землю, а затем шел греть океаны. Дрожа от холода, погружался в воду и говорил себе:

- Ты думаешь, что здесь ничего нет, кроме черной холодной пустоты? Неправда. Абсолютной пустоты не бывает. Везде и всегда есть нечто, что может дать свет и тепло. Ты только попробуй.

И из его ладоней стекали ручейки тепла, которые вырастали в реки, и заполняли собой океаны. Пар клубился над водой, льды таяли на полюсах, в тундре распускались розы, и где-то в большом холодном городе кому-то становилось теплее.

Один день он не ел - не хлебом единым сыт человек. Ему казалось, что вместе с желудком очищается сознание и дух. Он чувствовал себя чище, способным воспринимать и чувствовать то, что не мог в обычном состоянии. И самое главное он снова начал писать. Каждый день, по нескольку часов пером и бумагой стучался в закрытую дверь, и когда ему открывали уходил в другое измерение.

Странник

А еще он придумал ритуал странника. Оставлял то малое, чем владел, брал котомку с сухарями, бутылку с водой и отправлялся странствовать вокруг острова. Куда еще ему было идти. Он чувствовал себя нищим и свободным. Свободным от имущества, долгов, обязательств, от прошлого и будущего, как тот муравей, который жил только сейчас. Все что у него было, это мясо, кости и котомка. Впрочем, и те были не его, и все что у него оставалось это только его Я, и он учился жить не владея ничем, кроме своего Я.

Ты думаешь, - говорил он себе - что завтра станешь другим. Разбогатеешь, построишь башню, придумаешь что-то новое и все станет другим. Как бы не так. Завтра все будет точно таким же как вчера, если ты не изменишься сегодня. Прямо сейчас. Все, что для этого надо у тебя уже есть. Чтобы видеть красоту жизни не нужно быть богатым. Учись быть пьяным без вина. Или у тебя есть дела поважнее? Ты думаешь, что потерпишь еще чуть-чуть, еще один барьер, еще одно препятствие, а потом все изменится? Как в музее. Чтобы сверху не капало, и слева не поддувало, пристрою сначала мясо и кости, а потом все остальное. Хе-хе! Потом? Потом не будет. Залепит жиром глаза и уши. Тепло и уютно, ну кому охота вылезать из такого. Так и останешься до конца жизни зародышем.

Странствия были разминкой не только для души, но и для тела. Обычно, первый день идти было тяжело, но потом он входил в ритм и наступало состояние легкости, когда ноги сами несли вперед, казалось еще чуть-чуть и он полетит. Путешествие длилось несколько дней, и домой он всегда возвращался уставшим, но довольным, с чувством выполненного долга.

Модель

Однажды после долгих дождей, когда надоело сидеть дома, ему взбрело в голову отправиться странствовать. Дожди превратили мелкие ручьи в бурные реки и на берегу одной из них, вместо того, чтобы искать переправу, он полез в воду и едва не утонул. Течение подхватило его и понесло как щепку, иногда пытаясь засосать поглубже в расщелины меж камней, а иногда выплевывая на поверхность, словно наигравшись и потеряв к нему всякий интерес. Он изо всех сил пытался выплыть, но быстро выдохся и когда в очередной раз бурлящий поток засосал его под воду, ударился головой об камень и потерял сознание.

Он чудом остался жив. На излучине реки его выбросило на каменистую отмель, рефлекторные сокращения мышц вытолкнули воду из легких, жаркое солнце высушило одежду, и когда он пришел в себя, только общая слабость, шишка на голове, да мокрые ноги напоминали о недавнем приключении. Его пронесло метров сто вниз по течению, от того места где он вошел в воду. Узкое, зажатое меж скал течение, в этом месте вливалось в широкий каменистый бассейн с прозрачной водой, в которой, как в аквариуме, плавали разноцветные рыбки. За бассейном, вода спадала по каменистым ступеням, формируя каскад шумящих водопадов, над которыми, зависла цветастая радуга. Красивее места трудно придумать, - подумал он - и услужливое воображение тут же нарисовало его белые кости на дне водоема, которых явно не хватало для полноты картины.

Он уже думал выбираться наверх, но заметил в камнях старый мотоциклетный шлем, похожий на неочищенный кокосовый орех. Он поднял его, смахнул рукавом слой грязи и пыли, выгреб изнутри густую сеть паутины. Скорее всего, шлем оставили прошлые посетители, те самые от которых ему достались рабочие инструменты. Он покрутил его в руках и осторожно надел на голову. Сквозь темное защитное стекло ничего не было видно, он протер его еще раз, в левом ухе что-то щелкнуло, экран ожил и загорелся голубой подсветкой. Слева от него, выплыла из ниоткуда и зависла в метре над землей большая черная книга, раскрытая посередине. На одной странице виднелась фигура военного в зеленой форме, а на другой стороне был нарисован улыбающийся дед в белом балахоне и с окладистой бородой. Он осторожно прикоснулся к книге и на кртинке с военным загорелась подсветка, а ему вдруг пришло в голову, что пока он здесь развлекается, кто угодно мог высадиться на остров. Если они были здесь раньше, то в любой момент могут появиться снова, и кто знает что у них на уме. Поразительная беспечность с его стороны не принять никаких мер предосторожности. Более того, вполне возможно, что за ним сейчас наблюдают, и он даже готов поклясться, что чувствует их взгляды. Сознание было ясным, мысли четкими и отрывистыми, как команды. Он нырнул в щель меж камней и осмотрелся. Над крутым склоном напротив, неподвижно нависли заросли кустов, где-то тревожно прокричала птица. Страха не было, он знал что делать. Надо будет перенести жилище в более укромное место и расставить капканы. Если у них мирные намерения, он готов к переговорам, но только на равных, если же они пришли воевать, он им устроит веселую жизнь. Над камнями опять всплыла книга, выдавая его присутствие. Он взмахнул рукой пытаясь поймать ее, коснулся страницы, и вдруг все опять вернулось в прежнее состояние: окопы превратились в овраги, подозрительные шорохи в успокаивающий шелест листьев, а мысли о военном вторжении растаяли как дым.

Он вылез из укрытия, и книга, словно привязанная последовала за ним. Тот же разворот, слегка пожелтевшие страницы, черная окантовка по краям. Он осторожно коснулся пальцем картинки с улыбающимся дедом. Опять загорелась подсветка, но ничего особенного не произошло. Он подождал минуту и уже хотел было перевернуть страницу, как вдруг заметил над головой движение – из-за белоснежного облака, улыбающийся Бог, махал ему рукой. У него словно гора с плеч упала, словно давно ждал и наконец дождался. Стало легко и спокойно, как будто опять попал в детство. Он снял шлем и поднял голову. Нет, не обманули, все по-честному, Бог на самом деле существует. Довольный, он помахал ему в ответ, после чего снова водрузил шлем на голову, поднял руку над книгой, и задумался. Эта удивительная книга, каким-то чудесным образом переносит его из одного мира в другой. Стоит ему коснуться картинки, и он вернется в старый мир без Бога, где он опять станет бедным и несчастным. Если же оставит все как есть, то проживет до глубокой старости согретый таинством благоговения, а когда придет время смиренно вознесется на небеса для вечной жизни. Стоит ли возвращаться? С другой стороны, наверняка существует огромное количество других миров, и многие из них не менее интересные чем этот, а для того, чтобы увидеть их надо уйти из этого. Он всегда питал слабость к новому и неизвестному. Соблазн велик, а страх еще больше, что если уйдет и не вернется, что-то сломается или эта колдовская книга поколеблет его веру. Бог велик и всемогущ, но разве не сказано не искушай Бога своего. Что если тот другой человек в которого он превратится не пожелает возвращаться и обречет его душу на вечные страдания? Если этот шлем угрожает вере, его следует уничтожить и навсегда избавиться от соблазнов. Или все же рискнуть? Вера его тверда, но дьявол не дремлет. Хитростью и коварством пытается совратить его с пути истинного, и чем больше он думает, тем больше расшатывает основания, пытаясь найти оправдания для греховного любопытства. Ему определенно следует уничтожить этот шлем и книгу. Он утвердился в решении, но вместо того, чтобы следовать голосу разума, ткнул картинку пальцем. Непроизвольное сокращение мышц, случайный тик, не более. Подсветка погасла, Бог исчез, а он вернулся в свой старый мир, где каждый жил под давлением атмосферы, свет был потоком фотонов, а тепло всего лишь разновидностью броуновского движения.

Как это ни странно, он ничему не удивлялся, словно все, что происходит не имеет к нему отношения. Как будто он только наблюдет со стороны за кем-то другим. Он листал страницы одну за другой, а толщина книжных разворотов не менялась. Он пролистал изображения людей и животных, пейзажи и детские рисунки, и остановился на почти пустой странице с пульсирующей красной точкой посередине, пытаясь понять, что бы это значило. Пульсации медленно угасали, и когда точка почти исчезла, он снял шлем, чтобы разглядеть ее получше, но тут же натянул его обратно. Пока он исследовал книгу, все вокруг исчезло. И остров и море и небо, даже его тело и то куда-то делось. Точнее все было, но словно и не было, так как не имело никакого значения. Мир опустел, превратился вакуум, случайное нагромождение случайных тел, и в этом пустом мире для него не было места. У него осталось только одно желание - исчезнуть. Он опустился на камень, и провалился в пустоту.

Когда он пришел в себя на развороте книги виднелся детский конструктор. То ли ветер перевернул страницу, то ли он случайно дотронулся. - Надо быть поосторожнее с этой игрушкой. – Он еще раз огляделся вокруг: камень, вода, небо, желтый диск солнца над головой. Его неприятно поразила мысль, что все то, что он считал единственным и уникальным, абсолютным и совершенным, оказалось всего лишь одним из миров, одной из картинок в бесконечной коллекции. Более того, в разных мирах он сам разный. В одном мире один, а в другом мире другой. То ли мир меняет его, то ли наоборот, меняется он и вместе с ним меняется мир вокруг. Как бы там не было, но определенно существует тесная связь между ним и миром - стоит поменять одно и меняется другое. Придуманный мир, придуманный человек, и ничего настоящего. Что же ему выбрать? Кем быть если нет ничего уникального, абсолютного, исключительного? Вернуться в мир с Богом? Но второй раз ему не удастся сбежать. Остаться в этом мире? Тоже неинтересно. Отправиться путешествовать? Но где гарантии, что он не застрянет где-нибудь на всю жизнь. Чтобы выбираться из липучих мест, ему нужны некие основания, страховочный канат, нечто неизменное и постоянное, его настоящее Я, которое всегда оставалось бы с ним, в какую бы передрягу он не попал. Но где его взять?

Он надел шлем, ткнул пальцем картинку с конструктором. Из экрана выдулись две длинные резиновые перчатки, перед носом выросли круглые очки. Он видел такие установки в химических лабораториях. Он вставил руки в перчатки, после чего легко растолкал в стороны горы и океаны, и когда ничего не осталось, скальпелем сделал надрез в вакууме, запустил туда руки по плечи и долго шевелил пальцами, пока не замесил круглый теплый шар, его настоящее неизменное Я, то которое не меняется от одного мира к другому. Он назвал его Ман, и дал ему минимум признаков, достаточных только для того, чтобы жить и путешествовать. Никаких сложных законов, норм, ограничений, ничего догматического, чтобы не попасться в ловушку очередной вечной истины, которая наложит табу на другие миры и не позволит ему путешествовать. Это будет энергия, сила жизни, которая будет двигать его вперед, звезда, которая даст свет и тепло, источник из которого может вырасти тот или иной мир.

Когда шар был готов, он просунул сквозь щель в вакууме сначала нос, а потом, придавив сильнее, и всю голову. Вначале ничего не было видно, как будто в тумане, но через минуту, туман рассеялся и он увидел его - большой теплый шар, зависший в пустоте. Шар светился мягким золотым светом и оказался совсем не таким гладким, как он почему-то думал. Вся его поверхность была покрыта плоскими картинками размером со спичечный коробок, которые как пузыри всплывали из глубины шара, и плавали по его поверхности, пока новая картинка не вытесняла старую. На каждой картинке, как в кино, мелькали размытые кадры из чьей-то жизни. Несколько раз ему казалось что он видит самого себя, но кадры были настолько размытыми, и картинки так быстро менялись, что ему оставалось только гадать, что же там на самом деле мелькает.

Он осторожно вытащил голову из щели. Зачерпнул побольше грязи со дна океана и тщательно замазал щель, после чего, нащупав за спиной остров, поставил его на прежнее место, плеснул воды из ведер, и вышел из конструктора. В книге появилась новая картинка с островом и океаном. Еще один из миров. Ничего особенного, а ему так хотелось сделать что-то уникальное, не такое как у всех.

Он задумчиво теребил бороду - где-то там в небесах, за пределами всего сущего, парит его настоящее Я, но что от него толку, если здесь на Земле он шарахается из стороны в сторону, подверженный влиянию малейших превратностей судьбы. Ему нужно нечто вечное и абсолютное, не где-то там на небесах, а здесь, в этом несовершенном мире. Он опять полез в коструктор, просунул одну руку в щель, нащупал шар и продавил в нем дырку, а другой рукой расковырял свой пупок, вытянул оттуда кишку и протянув от Земли до неба, вставил в шар. Сначала все выглядело уродливо и неестественно, шель в небе из которой свисает длинная кишка, и он уже собирался вернуть все обратно, как вдруг, кишка натянулась, округлилась, и засветилась серебрянным светом. Теплый шар Ман, вьехал в нее и покатился золотой каплей с небес на Землю, пока не вьехал в его живот, после чего кишка рассосалась, а пуп зарос, как будто ничего и не было.

Он стянул шлем, и осторожно положил на землю, прислушиваясь к своим ощущениям. Все вокруг было по-прежнему за исключением теплого шара, который мягко перекатывался в животе, и ощущения легкости, тепла и света, которые исходили от него. Этот шар находился внутри него и в то же время, каким-то непостижимым образом вмещал в себя все явное и неявное, все что когда-либо было и не было, в прошлом, настоящем и будущем. Благодаря этому шару, с одной стороны, он чувствовал себя частью этого целого, а с другой стороны включал его в себя как малую часть. У него не изменились ценности, он остался самим собой, но теперь его было намного больше. Нечто подобное он уже испытывал раньше, когда был счастлив без причины.

Ощущения тепла и света, густым туманом заволокли сознание, и он погрузился в дрему, а когда проснулся, обнаружил себя лежащим на каменистой отмели. Жаркое солнце припекало обнаженную голову, холодная вода лизала голые пятки. Он пошарил над головой руками, но шлема не обнаружил. Сел и осмотрелся. Шлема нигде не было видно. Он перевернул все камни вокруг, залез в воду и обшарил все мелководье, но все напрасно - шлем пропал.

Метод

Он вернулся домой разбитым и опустошенным. Вся история с шаром и книгой оказалось выдумкой, побочным эффектом сотрясения мозга. Столько суеты и все впустую. Его словно опять обокрали, но на этот раз он им так легко не сдастся. После долгих размышлений и сомнений, в конце-концов он придумал решение. Не имеет значения – сказал он себе - приснилось ему все это или произошло на самом деле, существует ли шар в животе или нет. Главное, что он желает, чтобы этот шар существовал, и если так, то он придумает его и поверит в него.

Придумать легко, но чтобы поверить ему нужны были основания. Так уж он устроен, выдуманный шар для него существует только тогда, когда следует из чего-то внешнего, фактов, логики, доказательств, чего-то такого, на что можно было бы опереться, что он мог бы понять, и сформулировать, во что можно было бы ткнуть пальцем, о чем мог бы изредка подумать, ночью перед сном, и удовлетворившись обьяснениями, заснуть, будучи уверенным в том, что все эти основания реально существуют. Иначе, если нет оснований, его замучают сомнения, и его шар лопнет как мыльный пузырь, а без него он не знает откуда взять силы. Как ответить на вопрос зачем он живет? Стоит ли оно того, чтобы каждый день нести это бремя? Чем заполнить каждую минуту, час, день, своего пребывания на острове? Не в принципе и не в общем, а сейчас, в эту конкретную минуту. Или что делать завтра, в понедельник пятого числа, рано утром, когда на улице моросит дождь, а впереди длинный пустой день? А еще хуже ночью, когда он не может заснуть. Что делать и главное, зачем? Как назойливые мухи эти вопросы кружат вокруг него, ползают по лицу, лезут в нос и уши, и невозможно от них избавиться. Он пытается игнорировать их, делает вид, что не замечает, но у него поднимается давление, глаза вылезают из орбит и бьет мелкая дрожь, которая со временем усиливается, пока его не колотит об землю. Чтобы выжить он вынужден махать руками, как мельница, разгоняя этих мух во все стороны, и только так в постоянном движении ему удается найти временное успокоение.

Когда в нем был шар все было по-другому. Тогда он был абсолютное спокойствие, весь в броне, которую не могли пробить эти глупые вопросы. У него не было ответов, но это его не волновало, так как у него был источник, который не нуждался в словах. Он находился в каком-то новом состоянии, и даже не в состоянии, он видел, слышал, думал, делал как обычно, и в то же время, чувствовал в себе некий стержень, основание, из которого все это временное и преходящее, все мимолетные настроения, чувства произростали. Где-то глубоко в подсознании он чувствовал свет и тепло, которые были частью его, и топили как лед все его страхи и сомнения. Низкочастотная составляющая жизни, которая определяла тренды, и направляла движение, которая позволяла ему всегда видеть красоту мира. Пресостояние, скорее, чем состояние, которое возможно он сам же придумал и вылепил в своем шаре. Но шар пропал и он остался ни с чем.

Чтобы убедить себя и поверить, для начала, он решил построить теорию, некую концепцию шара, которая не противоречила бы его знаниям, элементарной истине, всему тому, что представляется ему очевидным. В противном случае, он не сможет поверить, потому что он еще маленький и не привык, все еще стесняется явных противоречий, и у него все еще не хватает то ли наглости, то ли мудрости, настаивать на откровенно абсурдном. Впрочем, крайностей легко избежать. Учитывая размеры дыр в его познаниях, туда не сложно поместить слона, не то что какой-то шар, а так как он находится на необитаемом острове, то никакой умник не будет совать нос в стройные ряды его заблуждений. Чтобы максимально обезопасить себя, он сделает шар несуществующим, и потребует, чтобы единственным его проявлением были свет и тепло. Что может быть проще шара, которого не существует?

Он опять засел за перо и бумагу, и каждый день по чуть-чуть строил картину своего нового мира. Но этого было мало. Наученный горьким опытом прошлого, он знал, что кроме слов, ему нужны факты, нечто конкретное и реальное, во что можно было бы ткнуть пальцем. Так как шар дает свет и тепло, которые существуют всегда и везде, даже тогда, когда нет для этого никаких причин, то для того, чтобы доказать его существование, он должен жить так, чтобы всегда и везде видеть этот свет и тепло. Если он сможет всегда видеть их, значит метафизический шар существует, откуда же еще этому свету взяться. И чтобы все было по-честному, чтобы действительно видеть, а не притворяться, ему надо измениться, поменять ценности, заново научиться радоваться и огорчаться. И для этого ему нужна не только новая теория, но и новая практика, которую он тоже выдумает, подберет методом проб и ошибок некую систему правил, физкультуру, игру, экспедицию – назовите как угодно - которые позволят ему стать другим человеком.

Он опять стал ходить в экспедиции, а чтобы укрепиться в своей новой вере, вылепил шар из глины, высотой с человеческий рост, на небольшом пьедестале, слева от дома. Это будет его символ вечности, красоты и смысла, образ шара в его животе. Когда ему будет плохо, и неоткуда будет взять силы, он придет к этому шару, погладит его, почувствует тепло, накопленное в течении длинного дня, и успокоенный вернется к дому. На третий день он пририсовал ему глаза и брови, рот, нос, и стал говорить с ним о разном. Строил с ним планы на день, советовался о погоде, иногда просил удачи на охоте.

Он ходил в экспедиции, искал и пробовал разные правила, и иногда ему казалось, что у него получается, и он меняется, но день сменялся другим, и все возвращалось на круги своя - он оставался таким же потерянным и одиноким, как и раньше. Прошло еще немного времени, дожди размыли краски на шаре, а он почувствовал надвигающуюся усталость. Даже вдвоем, на необитаемом острове не сладко.

Он замесил глины, и построил идолов – представителей океана, леса, погоды, солнца и звезд. Теперь у него было целое общество, и он мог часами общаться с ними. Часть фигур он вылепил из глины, а еще часть вырезал из дерева. Он сделал им незатейливые грубые лица, с выпученными глазами, оттопыренными губами и всевозможных форм носами. Его идолы не были ни разумными, ни кровожадными, ни добрыми. Их дух по его определению проявлялся только в том, что все они чувствовали красоту мира, и стремились приумножить ее, причем всякий раз, когда его переполнял восторг, все они соучаствовали в его восхищении. Они никогда не говорили, но всегда понимали его и слушались, хотя иногда и капризничали. Самым послушным был дух солнца. Каждый день, рассвете, что бы ни случилось, в дождь и непогоду выкатывал он светило, чтобы осветить Землю, и вместе со всеми насладиться его теплом и светом. Что же касается океана, то этот был не менее взбаламошенным и коварным, чем ветренная атмосфера. Невидимые подводные течения, поднявшись на поверхность могли унести его лодку на многие километры от острова, после чего ему приходилось часами грести к берегу. Он возмущался и негодовал, один раз даже грозился сжечь его на медленном огне или отрубить его безмозглую голову. В конце концов, он махнул на него рукой, и всякий раз выходя в море, надеялся только на то, что у этого божества достаточно благоразумия для того, чтобы понять, что без него все они ничего не значат, и если завтра его не станет, их остров снова превратится в случайное нагромождение камней.

Вне модели

Прошло еще время и он опять заскучал. Он устал от слов и от всех этих игр. Когда у него будет настоящий шар, все будет по-другому. Он научится жить вне слов, в свете, так как жил когда-то, когда был счастлив без причины. И когда все будет против и не будет никакого повода и причин для радости, когда промозглая мгла рассосет тело, бетонные плиты сожмут сердце, и одиночество высосет душу, он ткнет себя в пуп пальцем и скажет – ты видишь, нет никакой надежды, ничто не греет и не светит, весь мир одна скорбь и печаль, - выдержит паузу, чтобы прочувствовать до корней волос всю безисходность своего одиночество, и продолжит - но у тебя есть основание вне пределов всего сущего, на которое ты можешь опереться, в тебе есть шар, который даст свет и тепло, и этому свету и теплу не нужны причины, они самодостаточны и первичны и не требуют утверждений, а тем более доказательств. Если же у тебя ничего не получается и кругом все так же темно и сыро, значит ты плохо старался, попробуй еще раз, все зависит только от тебя, ты сможешь если захочешь. Это в твоих силах. Твоя природа такова, что ты можешь строить на пустом месте. Ты волшебник и можешь делать это чудо. У тебя много раз уже получалось, осталось только добиться стабильности.

Дикари

В плену

Два раза в день, загоняя коз в загон на ночь и выпуская утром, он пересчитывал их. На острове не было крупных хищников, и если вечером он недосчитывался козы, то отправлялся искать ее на дно ущелий, куда она могла сорваться с отвесных скал. Не было никакой необходимости пересчитывать стадо по утрам, но он все равно считал для порядка. Два дня назад, выпуская стадо из загона, он недосчитался одной козы, но не придал этому значения. На следующую ночь пропала еще одна, а еще через ночь исчезла третья. Козы определенно пропадали ночью, и он решил выследить, куда они деваются.

Вечером забрался на дерево рядом с загоном и устроился на ветке поудобнее. Ночной лес жил своей обычной жизнью. Мелкие звери шуршали в траве, где-то ухал филин, неуклюжий поссум шевелил ветками на соседнем дереве. За много лет, проведенных на острове, он привык к этим звукам и не обращал на них внимания. Первое время, напряженно всматривался в темноту, но все было спокойно, и он расслабился. Мысли его улетели далеко от острова, на большую землю, туда где люди так много времени и сил тратят впустую. Как белки в колесе бегут на одном месте, день проходит за днем, мелькают годы и десятилетия, кажется что что-то происходит, а на самом деле ничего не меняется. Когда он вернется к ним, он поможет им бежать из тюрьмы стереотипов и научит летать. Экспедиции станут нормой, и люди будут удивляться тому, что раньше не замечали очевидного. Вначале его не поймут, так как все новое на первой стадии отторгается как явная нелепость. Как может Земля вращаться вокруг Солнца, когда очевидно, что Солнце вращается вокруг Земли? Как может существовать нечто, если его нет, если ты его сам выдумал и более того, сам же и признался в этом? Потом всем надоест и наступит период затишья, но идея, как зерно, брошенное в землю, останется, и факты капля по капле будут подпитывать его, и в конце-концов оно вырастет, и тогда в один прекрасный день, абсолютно невозможное вдруг станет для всех банально очевидным.

Взошла яркая луна и стало светло как днем. Кроны деревьев, качаясь на ветру, отбрасывали длинные шевелящиеся тени, которые первое время сбивали с толку, но потом, он привык и перестал обращать на них внимание. Засыпая, несколько раз чуть не упал с дерева, и уже готов был оставить свой пост, как вдруг, стадо внизу заволновалось. Большая мохнатая тень, оторвавшись от высоких кустов, бесшумно перемахнула через плетень, схватила козу и так-же бесшумно растворилась в ночи. Все произошло в одно мгновенье. Он не верил своим глазам, судя по размерам, этот зверь был крупнее человека, но на острове не должно быть крупных животных. По крайней мере, так он до сих пор думал.

Выждав несколько минут, он слетел с дерева, в мгновенье ока добежал до дома, закрылся внутри и всю ночь не сомкнул глаз, прислушиваясь к ночным звукам. Что это было и откуда оно взялось? Иногда ему казалось, что оно похоже на человека, но он не был уверен. А может ему все показалось? Последнее время ему мерещились какие-то привидения в лесу, и он даже поменял источник питьевой воды, заподозрив галюцогенные примеси в старом ручье. Но даже если ему все это мерещится, куда же деваются козы?

На рассвете, пригнувшись он перебежал поляну, и бесшумно углубился в лес. Короткими перебежками, спустился почти к самому морю, когда почувствовал за спиной тяжелое дыхание. Что-то мохнатое обхватило голову, резкий запах псины ударил в нос. В глазах потемнело.

Он пришел в себя на земле, в окружении странных людей в зверинных шкурах. Черные лохматые волосы, топорщились на их головах, ниспадая запутанными прядями на бледные лица, с ярко выраженными надбровными дугами, узкими лбами и огромными голубыми глазами. Густая черная растительность покрывала мускулистые руки и ноги. Большинство были замотаны в белые козьи шкуры, но на некоторых он заметил полосатые накидки, похожие на тигровые шкуры. Заметив, что он пришел в себя, они слегка расступились, словно уступая место, и замерли, не спуская с него глаз. Он встал, растерянно оглянулся по сторонам, не придумав ничего лучшего, хриплым голосом представился – Габо – протянул руку и сделал шаг в их сторону. Камень величиной с кулак мелькнул в воздухе, и он опять погрузился в темноту.

Он лежал на краю каменистого склона, неподалеку от леса. На противоположеном краю, под высокой скалой, расположилась большая группа дикарей. Он насчитал 15 особей, но многих не было видно из-за камней. Метрах в пяти от скалы горел костер, вокруг которого по кругу, ходили несколько дикарей, с зелеными тюками на спинах. Остальные, палками ковыряли глинистые расщелины в скале, углубляясь под нее и формируя пещеры.

Дикари были более двух метров ростом и, судя по комплекции, много сильнее человека. Издали они во всем походили на людей кроме того, что были безобразно горбатыми. У каждого на спине, сквозь специально проделанную прорезь в шкуре, сантиметров на двадцать выпирал огромный мохнатый горб.

Не спуская с них глаз, он медленно отполз к лесу. За деревьями вскочил на ноги, чтобы бежать, но не успел сделать и двух шагов как два огоромных дикаря, словно материализовавшись из воздуха, подхватили его под руки, вынесли из леса и швырнули на землю.

*******

Они продержали его почти месяц. Позволили свободно передвигаться по склону и спускаться к ручью, протекавшему неподалеку, но не подпускали к пещерам и не позволяли углубляться в лес. Питался он обьедками, подбирая кости с остатками недоеденного мяса, изредка сбивал птицу или ловил рыбу в ручье. Дикари не обращали на него внимания и только угрожающе рычали, если он приближался слишком близко.

Горбатыми были только взрослые. У детей спины были ровными, волос поменьше и они почти ничем не отличались от людей. Горб вырастал с возрастом. У молодых он как гора вздымался над спиной, но к старости мышцы слабели, гора оседала и заваливалась на бок. В несколько рядов, слева и справа, горб прорезали глубокие горизонтальные щели, похожие на жабры, и наверняка, доставшиеся им в наследство от рыб.

Зеленые тюки, на которые он обратил внимание в первый день, оказались растительными плодами кольцеобразной формы, которые росли на высоких деревьях. Он окрестил эти плоды зелем. Будучи сорванными, они быстро таяли на солнце, превращаясь в студенистую желеобразную массу, и дикари спешили вовремя доставить их в пещеры. По ночам, насадив зеленые кольца плодов на свои горбы, они ходили вокруг костра, изредка подпрыгивая и что-то бормоча под нос. По мере того как тающая масса оползала по спине, затекая им в жабры, голоса ставились громче, прыжки выше, глаза зажигались лихорадочным блеском, и вскоре танцующие превращались в единое монолитное кольцо, вращающееся вокруг костра и пульсирующее, иногда растягивающееся и готовое разорваться, но никогда не распадающееся, словно невидимая нить удерживала их вместе. Без устали кружили они вокруг огня всю ночь, а на рассвете некоторые из них засыпали тут же у костра, повалившись на землю, другие отправлялись в лес на поиски новых плодов, а самые стойкие продолжали пляску.

Пару раз он пытался бежать, но неудачно. Его сбивали камнями. Каждый раз попадали в голову, он терял сознание, и приходил в себя уже на склоне. После того, как в последний раз его едва не забили досмерти, он решил ждать более удобного случая.

Спал он под большим камнем, метрах в ста от пещер. Пробовал строить шалаш, но каждый раз, дети, как муравьи, растаскивали его постройку, будто там медом намазано. Первые дни они следовали за ним по пятам, но потом привыкли и забыли о его существовании. Он пробовал вырезать фигурки зверей и птиц, чтобы привлечь их внимание, но они в упор не замечали его поделок. И в тоже время, то-ли из вредности, то-ли еще по каким причинам, упорно пытались стащить у него то копье, то лук со стрелами, так что ему приходилось либо всюду носить их с собой, либо прятать в расщелины меж камней.

*******

На девятый день заключения, после неудачной охоты, он поднялся вверх по склону, и остановился, метрах в двадцати от трех дикарей, которые кружили вокруг костра. Он был голоден и зол. Засунул большой палец за пояс, выпятил живот и смачно сплюнул в сторону. Кто они такие чтобы решать, когда ему смеяться, а когда плакать? Он поднял увесистый камень, подкинул его в воздух. Сколько этой жизни. Волна возмущения накрыла с головой и опрокинула сердце. Пальцы плотно обхватили твердую прохладную поверхность. Он швырнул камень в сторону танцующих и с копьем наперевес, бросился в атаку. Ему удалось пробежать не более пяти метров, после чего, его загасили все тем же старым проверенным методом, булыжником по голове.

Он опять выжил. То ли голова у него на удивление крепкая, то ли он им зачем-то нужен, как бы там не было, но он опять отделался шишкой на голове. Глупо, конечно, бросаться на них с палкой в руке. Все равно, что пальцы совать в розетку. В следующий раз он будет умнее и придумает что-нибудь оригинальнее.

Интерпретатор

Он спал под большим камнем у ручья. По утрам ловил рыбу и охотился, после чего раздувал тлеющий костер, и готовил добычу. Он старался все время поддерживать огонь в своем костре, так как иначе приходилось с риском для жизни воровать его у соседей. После обеда он устраивал представление. Начинал с того, что ходил строевым шагом вокруг своего костра, напевая дурным глосом куплеты разных песен. Ни голоса ни слуха у него никогда в жизни не было, но он без зазрения совести ревел во всю глотку. Исчепав весь свой песенный репертуар, он переходил на прозу. Поднимался чуть выше по склону, поближе к дикарям, и толкал речи. Речей заранее не готовил. Начинал с хроники дня, проговаривая вслух события дня, порой срываясь на долгие и витееватые рассуждения о разном. Начинал нескладно и запинаясь, но по мере того как говорил, набирал обороты, входил во вкус и слова лились рекой.

- Эй, вы, там, наверху, слушайте внимательно и запоминате все, что я вам говорю. – кричал он размахивая руками, и безуспешно пытаясь привлечь внимание дикарей – Сегодня рано утром, лучи солнца в очередной раз осветили наш благословенный остров. Одни из вас в это время проснулись, другие же, обессиленные ночными плясками, повалились у костров и заснули. Я видел, как ваши сгорбленные мохнатые фигуры потянулись вниз по склону и дальше в лес, за очередной партией зеля. Многие из вас прошли мимо и даже не заметили меня. Вы знаете, что я не употребляю зель и, наверно, думаете что я страдаю от этого и мечтаю стать таким же как вы, большим, мохнатым и обалделым. Знайте же дикари, что я горжусь тем, что я человек и не похож на вас. Да-да, вы не ослышались, я горжусь тем, что физически не так силен как вы, что у меня нет горба, нет щелей, и я не знаю, что такое зель. И знаете почему я горжусь этим? Не знаете? О-о-о, бедные и несчастные дикари, вы же ничего не знаете. Откуда же вам знать если для вас кроме зеля ничего не существует. Я горжусь тем, что я человек, потому что мне дана настоящая радость. Потому что я свободен и могу быть счастлив всегда и везде, а вы счастливы только тогда, когда у вас есть зель. Знаете ли вы что такое настоящая радость? Несчастные наркоманы. Откуда же вам знать, что такое настоящая радость. Так вот, дикари, я официально заявляю вам, что сто лет вашего зеленого счастья не стоят одной минуты настоящей радости.

Но мы отвлеклись от темы. Вернемся к событиям дня. Когда вы разошлись на поиски зеля, я отправился на охоту. Я шел вдоль ручья и вглядывался в кроны деревьев, выискивая добычу. Пять раз я выпускал стрелу из лука, и пять раз она улетала мимо цели далеко в лес. Вскоре я остался без стрел, но к счастью, мне удалось подцепить копьем большую рыбу, с локоть длиной, и с большими переливчатыми чешуйками, которые так весело блестели на солнце, в то время как их хозяйка прощалась с жизнью. Бедное создание, она билась в моих руках до тех пор, пока я не разможжил ей голову камнем. О-о-о, большие и сильные дикари, слушайте меня внимательно. Вы заперты в своей темнице, и не видать вам света, а у меня есть звезда, которая освещает весь мир. Несчастнее вас я никогда никого не видел.

Вы спрашиваете, как я здесь оказался? Почему, если я такой умный, я здесь внизу, а вы там наверху? Дикие глупые звери. Для того, чтобы ярче светила звезда, ее накрывают покрывалом ночи. Здесь, в этой холодной пустыне, когда у меня все отняли, и не оставили никакой надежды, я смогу зажечь настоящий огонь, который осветит мой путь. Вы знаете, что такое путь? Ну откуда вам знать что такое путь. Дикари, откройте свои уши, и может быть вы услышите. Путь это когда делаешь то, что надо делать и счастлив независимо от того, получается у тебя или нет, счастлив только потому, что у тебя есть путь и ты следуешь ему. Если следуешь пути, то этого уже достаточно для того, чтобы быть счастливым. У меня есть путь, дикари, а у вас есть только зель, и вы не знаете, что такое путь. О бедные и несчастные. У вас слишком много сил и энергии для того, чтобы увидеть настоящее счастье. Вы срываете зель легко и свободно, и в результате, все от него зависите. Дикари, вы сами себя обманули, и настоящую радость подменили суррогатом счастья.

Что, что? Ничего не слышно, говорите пожалуйста громче. Во втором ряду слева, вы спрашиваете откуда этот путь взялся? Я его придумал. Это путь благородного мужа, воина, мыслителя. И только не говорите мне, что этого мало, что это не убедительно и несерьезно, что вам нужны более надежные основания для того, чтобы строить, что придумать может каждый и поэтому придуманное не считается. Я устал отвечать на это глупое возражение. Все равно ответ не помещается в ваши сморщенные, пропитанные зелем мозги. Дикари, я придумал мир, в котором всегда есть радость, и этот мир не менее реален, чем любой другой. Вы думаете я сошел с ума и живу в иллюзиях. Как бы не так. Это вы больны и обмануты.

Слушайте дальше, дикари. Ближе к обеду я видел вас возвращающихся из похода. Откуда в вас только силы берутся, как муравьи, покрытые зелеными тюками, высотой под три-четыре метра, вы медленно выползали из леса, поднимались по склону и исчезали в пещерах, чтобы через минуту появиться снова и присоединиться к танцующим. Один два оборота, и голоса ваши сливаются с хором, тела кружатся в танце, вращение все быстрее, и вот вы уже в своем счастливом забытии.

К тому времени, я уже закончил точить стрелы, и начал свое представление. Сначала я шагал взад вперед около камня, напевая бравые марши. Потом поднялся наверх, и теперь стою перед вами, стучу в закрытые двери. Слышите ли вы меня, дикари? Я знаю, что вы все устали, и вам не терпится закончить хронику дня. Но потерпите еще чуть-чуть. Подходит к концу еще один день. Сколько их было, и сколько их еще будет? Никто не знает. Известно только то, что прийдет время, и мы все уйдем. Может завтра или сегодня, или через сто лет. Никто не знает точно, когда это случится, но пока мы здесь, пока мы способны, и в нас есть силы, нам всем следует наполнять этот пустой сосуд жизни красотой и смыслом.

Впрочем, я не прав, на самом деле, этот сосуд никогда не бывает пуст, более того, открою вам тайну, дикари, пустоты не существует, ее выдумали. Всегда и везде есть свет и тепло, надо только научиться их видеть. Я вижу ваши круглые глаза, чувствую ваше разочарование, вам нужны доказательства, нечто более значимое, чем голословные утверждения. И вы абсолютно правы. В словах правды нет. Слова это только внешнее оформление, украшение, которое оттеняет и подчеркивают то, что вне слов. Как одежда, которую мы носим, сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье. Если вы хотите найти истину, дикари, то не цепляйтесь к словам, а играйте, придумывайте новые правила, новые роли, сценарии, ценности и играйте каждый день, минуту, секунду своего существования. Ищите свой путь, дикари, и когда-нибудь наступит день, когда вы увидите небо и узнаете настоящую радость. Я верю в вас, когда-нибудь у вас получится, и вы найдете свой путь, но все это будет потом, а сейчас ..., сейчас, дикари, вы все живете очень плохо, ужасно, я бы даже сказал отвратительно, и поэтому я уйду от вас на другую планету, в другой мир, туда, где вас нет, где ваше физическое присутствие не имеет никакого значения. Туда, где всегда есть красота и радость, что бы вы не делали и как бы вы не изголялись.

Земля вращается на орбите, звезды мигают в небе, где-то кто-то смеется, а где-то кто-то плачет. Дикари, я приду к вам завтра, и мы продолжим нашу беседу. Думайте о том, что я вам сказал, и может быть, кому-нибудь из вас повезет, и он тоже увидит свою звезду.

Дикари не обращали на него внимания, но ему было все равно. С каждым днем, он все больше входил во вкус, и вживался в роль то ли летописца, то ли проповедника. Прошла неделя и он стал играть непрерывно. Он превратился в существо, которое сырое многообразие жизни, превращает в слова. Каждое событие, каждый эпизод жизни, все то, что иначе прошло бы незамеченным и кануло в лето, он поднимал с земли, давал ему название, дополнял, расширял, раскрашивал, находил ему место среди сотни других вещей и событий и в результате из ничего, из пустого звука, щелчка пальцев вдруг возникало нечто красивое и значимое. Его основная обязанность в этой новой жизни заключалась теперь в том, чтобы клеить разноцветные ярлычки смысла к пустым фактам. Более того, он не только говорил, но и играл, доказывал этот смысл каждой минуту и секундой своего существования, каждым своим жестом, взглядом, поступком. Он ходил по склону, гордо подняв голову. Он старался не попадаться дикарям под руку, но если оказывался на их пути, выхватывал деревянную катану, которую всегда носил на поясе, и медленно отступал: – Он оказался в зоне броска, - кричал он во всю глотку, комментируя события в третьем лице – Он выхватывает катану из ножен, поднимает над гловой и отходит в сторону, готовый в любую минуту, при малейшей провокации броситься в атаку. Тяжелые лапы бесшумно ступают по плоским камням. Пряди черных волос скрывают лицо. Дикарь оборачивается, сквозь просвет в челке он видит направленный на него пристальный взгляд. Ни один мускул не дрогнул на его лице, он смотрит ему глаза в глаза. Он человек, воин, жрец, у него есть сердце, и эта тварь не имеет никакого права угрожать ему и держать в заключении. Кровь вскипает в жилах, еще мгновенье, и он бросится в атаку, но зверь отводит взгляд и проходит мимо. Благородный воин, вкладывает свой меч в ножны. Он выдержал еще одно испытание, проявил силу и величие своего духа, нелегка его ноша, путь полон опасностей, но тем большая честь ему и хвала. -

Как из глины, он лепил из себя нового человека, в котором было что-то от воина, что-то от мыслителя и художника, и еще какая-то часть от сумасшедшего. Его театральные представления превратились в игру, в которой элементы вымысла настолько переплелись с реальностью, что скоро он потерял способность отличить одно от другого. Игра приобрела статус новой реальности, которая была ничуть не менее настоящей, чем тот старый мир, в котором он жил раньше.

Побег

На 17ый день своего заключения, пробираясь меж камней, он наткнулся на одного из дикарей, который явно поджидал его. Как назло, именно сегодня, он оставил лук и стрелы у камня, понадеявшись на копье, которое во время охоты улетело на ту сторону ручья. Слева и справа – вертикальная стена, сзади путь к отступлению отрезала еще одна волосатая фигура. – Даже и не думай, - он выхватил катану и поднял над головой - несчастное создание. Ты идешь против воли богов, против течения всей вселенной. Пошла прочь, мохнатая обезьяна ...- Камень величиной с голову как снаряд просвистел над ухом и взорвался, врезавшись в выступ за спиной. Он чудом успел увернуться. Промедли мгновение, и все было бы кончено. Не время говорить. Жить или умереть. Белоснежное облако в ярко-синем небе над гловой. Красивый солнечный день - совсем не хочется умирать. Он бросил бесполезную катану и как ящерица нырнул в щель под стеной. Там оказалось достаточно места для того, чтобы он смог протиснуться на другую сторону камня, где его уже поджидал подлый неандерталец. Габо увернулся от его захвата, и оказавшись за спиной противника, во весь дух пустился по дуге вдоль склона, к камню, где лежали лук и стрелы. Сзади слышался тяжелый топот. Теперь главное успеть, и лишь бы дети опять не утащили оружие. Он добежал до камня с отрывом в несколько секунд, но этого хватило. Его оружие на месте. Глубоко вдохнул, выдохнул, перехватил три стрелы ртом, четвертую вложил в тетиву, и вышел из–за камня. До дикаря было метров пять, увлекшись погоней тот несся навстречу, на всех парах. Габо успел заметить выражение удивления, мелькнувшее в глазах, глубоко вдохнул, натянул тетиву до подбородка, и практически в упор выстрелил. В тоже мгновение тяжелая туша снесла его с ног, и они покатились по склону.

Когда падение замедлилось, он отскочил в сторону, в одной руке лук, в другой стрелы, которые он сумел сохранить, две в рот, а третья уже натягитвает тетиву. Но волосатое тело не шевелится. По склону вниз несутся еще двое. Он закинул лук за плечи, перебежал ручей и нырнул в заросли. На этот раз он решил не бежать, как раньше, а затаиться на время, пока поиски не прекратятся. Выбрал самые густые заросли, и осторожно пролез внутрь, стараясь не оставлять за собой следов. Углубившись метра на два, нашел небольшую впадину в земле, и тщательно заделав проход в кустах, свернулся калачиком в ямке.

Опять один

Ему повезло. Несколько раз они проходили совсем рядом и не заметили его. Он пролежал в кустах весь день, а ночью осторожно прокрался к своему дому, где первым делом тщательно вымылся, после чего вернулся в лес и укрывшись в расщелине под скалой крепко заснул. Весь следуюший день он провел в трудах. Сделал себе пять копий, большой лук, и до ночи стругал стрелы. На этот раз он будет умнее, и им не удастся схватить его так просто, как в прошлый раз. Часть копий оставил с деревянными наконечниками, а в три копья вставил каменные осколки: не то чтобы от этого они стали лучше, но он был доволен тем, что его скудные и отрывистые познания в области истории древности удалось применить на практике. Лук ему удался. Он получился мощным и гибким, так что заточенная стрела, даже с деревянным наконечником с двадцати шагов пробивала козью шкуру.

Он перебрался на другую сторону острова. Днем охотился в лесу, а ночью, накидав хвороста на землю, спал где-нибудь в зарослях. Однажды ночью, глядя на яркие звезды над головой, он решил подбодрить себя песней, но вместо мелодичных звуков у него вырвался протяжный вой. Стало совсем тоскливо и одиноко. Ему нужен дом, большой или малый, неважно, даже шалаш сгодится, главное, чтобы было что-то, что напоминало бы о прошлом. Он вдруг почувствовал облегчение, мысль о доме замкнула какие-то контакты в голове, и из давно забытого прошлого, проступили смутные образы чего-то абсолютного и вечного. Дом вдруг стал не просто местом где он спит, а символом всех тех ценностей и понятий, которые когда-то у него были. Не важно, что кроме него никто никогда не будет в этом доме жить. Дом это часть его самого, и он будет защищать его и точка, все просто и понятно, мой дом моя крепость. Чтобы обезопасить себя ночью, он выкопает ямы-ловушки, а впрочем, вряд ли они нападут ночью. Они простые, и если захотят достать, то достанут и днем. Единственное, что он может им противопоставить это лук и стрелы, с помощью которых он продержится пол часа, а потом умрет - он не желает больше бежать. Хотя, кто его знает, может, до этого и не дойдет. Может, он им сто лет не нужен, и они его не заметят, как он не замечает мышей - можно поймать одну потехи ради, да и только.

Он вернулся в свой старый дом и всю следующую неделю провел в трудах. Поляна вокруг дома заросла травой по пояс, загон был разворочен и пуст, но в доме все осталось нетронутым, за исключнием проломанной крышы, в которой зияли большие дыры. Он залатал дыры, восстановил изгородь, починил пчелинные улья и перекопал огород. Коз решил пока не заводить. Кто его знает, вдруг дикари опять начнут по ночам шастать.

Сомнения

Первое время он был настороже, но дикарей не было видно. То ли у них закончился сезон заготовки зеля, то ли еще по какой причине, но прошло больше месяца, а они так и не появились. Сначала он ликовал и наслаждался свободой, но со-временем с удивлением обнаружил, что тяготится ею. Неизвестно откуда взявшийся червь сомнения стал точить его душу. Он опять затосковал. Сознание того, что где-то рядом находятся существа похожие на людей, беспокоило и не давало покоя. Зачем он живет, и к чему все это? Можно ли быть счастливым одному, или для того, чтобы почувствовать настоящий Ман нужен микроклимат, хоть какое-то общество?

- Ты думал завоевать их, и вовремя одумался? Тебе не нужны рабы, точно также, как не нужны хозяева. И ты принял единственно правильное решение - бежать. Тебе удалось, ты бежал, и что дальше? Что тебе еще нужно?

- Глаза которые видят, уши, которые слышат. Кто-нибудь, кто обрадуется увидев меня, и огорчится, когда меня нет. Я не могу больше жить один.

Ночью ему приснилось, что он идет по дороге, усыпанной лепестками роз, и дорога поднимается все выше и выше и далеко на горизонте сливается с небом. Люди по сторонам привествуют его, дедушка бог улыбается сверху, небо в белых барашках и нежное как цыпленок солнце. На душе праздник и идет он легко и уверенно. Вдруг, бог отворачивается, свет меркнет, все исчезает и он остается один в кромешной темноте. Как слепой, вытянув перед собой руки, ощупывает пространство, но пальцы перемешивают только пустоту. Отчаяние холодной волной захлестывает его, но он не сдается. Он будет бороться, он бьет кулаками в ночь, лягает ногами, душит пальцами. Что-то должно случиться. Но ничего не меняется и все его усилия напрасны. Из темноты доносится чье-то злорадное хихиканье. Сволочи. Он достает короткий нож с широким кривым лезвием, задирает рубаху и проводит полукругом под левым соском. Поддевает каплю крови на лезвие. Слева и справа проступают две тени с такими же кривыми ножами как у него. Они вытягивают руки, красные капли, повисшие на остриях, сливаются в одну точку, шипят и булькают, как кусок раскаленной магмы, как новая звезда, которая вот-вот взорвется, волны света катятся во все стороны, слизывая темноту и все опять появляется - дорога, усыпанная розами, дедушка на небесах, белые барашки, и он идет по дороге в небо, но только не один как раньше, а вместе с друзьями.

Чем дальше, тем больше он склонялся к мысли, что дикари не такие уж и отталкивающие, как ему вначале показалось. - Среди людей, наверняка найдется немало похожих на них – убеждал он себя - Немножко высоковаты, горбаты, и грубоваты, всего лишь. Он придет к ним, и они найдут общий язык, кто-нибудь в конце-концов поймет его, не может быть, чтобы все они были одинаковыми.

- Ты говорил, что человек рожденный должен летать и поднимать других, даже камни. Тебе и флаг в руки. Поднимай. Папа Карло выстругал из полена, тебе должно быть проще. Что же ты будешь делать? Превращать их в людей? Поведешь в экспедиции? Ну-ну.

Пока он чувствовал, только импульс в нужном направлении, но ничего конкретного, и не имел понятия, что и как делать. Для начала решил разведать, что происходит в стане дикарей, и несколько дней провел у склона, замаскировавшись в кустах. Впрочем, наблюдать особо было нечего. Пляски превратились в круглосуточные оргии. Все племя собиралось у костров, танцуя до изнеможения. Обессиленные валились тут же, мгновенно засыпая, а отдохнув снова присоединялись к танцующим. Изредка, то один, то другой дикарь вываливался из кольца и бежал в пещеры, за новой порцией зеля.

Он обратил внимание, что они зачем-то попередвигали большие камни на склоне, равномерно распределив их по всей площади, и вокруг каждого валуна метра на два в радиусе перекопали землю, словно для посадки картофеля. Стало красиво, но непонятно зачем они это сделали. Не из любви же к искусству. За все то время, что он их знает, он не заметил у дикарей никаких украшений, культовых предметов, произведений искусства, всего того, что отличало первобытного человека от животного. Они не рисовали, не пели, не делали ожерелий. Казалось, они живут только для того, чтобы потреблять зель и отплясывать вокруг костра. Почти как пчелы, или муравьи. Он вспомнил передачу о древних человекообразных, где рассказывали, как на одной из стоянок неандертальцев нашли тысячи мелких бус, которые те делали из мелких камешков, протирая в них отверстия заостренными камнями. От этих бус не было никакого проку, их нельзя было есть, они не помогали в охоте. С точки зрения дикарей, тратить время на их изготовление было глупо, и понять человекообразного, который с утра и до ночи точил камни вместо того, чтобы как все порядочные неандертальцы гонять мамонтов, было невозможно. А действительно, зачем он их точил? Над ним, наверно, смеялись, тыкали пальцем, называли сумасшедшим, а он, голодный, холодный, не обращал на них внимания и молча продолжал работу. Через месяц, когда он соберет первое ожерелье, он подарит его своей подруге, которая не особо обрадуется, но и не откажется. Ощупывая бусинки, с удивлением осмотрит незнакомую вешь, а потом пойдет прочь, тяжело переваливаясь на кривых ногах, а ожерелье, мотыляясь из стороны в сторону, будет цепляться за ее волохатую грудь. Ей захочется сорвать его и выкинуть, но любопытство победит, и углубившись в заросли, подальше от любопытных глаз, она сядет на камень и еще раз, уже внимательнее рассмотрит подарок. Маленькие камешки, будут лежать на ее ладони, совсем как обычная галька, но когда она выпустит их из рук, вместо того, чтобы упасть на землю, они выстроятся в ряд и повиснут в воздухе, словно движимые невидимой силой. Она видела много чудес, но никогда они не были такими близкими и ручными. Она еще раз поднимет руку и бусы снова превратятся в обыкновенные камни, а когда отпустит их, те опять выстроятся, зависнув в воздухе. Сколько она себя помнит, камни всегда падали на землю, а тут они не только не падают, но еще и строятся. Она понюхает их, попробует на зуб, и снова захочет повторить фокус, как вдруг, заметит быструю тень. Поднимет глаза и оцепенеет, увидев напротив большие желтые глаза, и широкий, как лопата нос, засиженный мухами. Сама смерть выглядывает из-за черных узких зрачков и медленно высасывает ее душу. Крик застрянет в горле, сердце оледенеет, время остановится. Все исчезнет и останется только абсолютный всепоглощающий ужас. Руки упадут как плети, и в воздухе повиснут, качаясь из стороны в сторону, ее бусы. Боковым зрением она автоматически зафиксирует их, и словно досадуя на то, что ее отвлекают в такую минуту попытается забыть их, но что-то будет мешать, как заноза, какой-то проблеск мысли, ощущение чего-то зарождающегося, где-то там глубоко в подсознании, и через мгновенье ее озарит, она поймет, что они улыбаются. Не просто висят полукругом, а улыбаются, назло огромной массе, которая тянет вниз, желая смешать с грязью, превратить в груду обломков, вопреки всем правилам и законам, назло смердящей пасти и желтым глазам напротив. Миллионы лет в грязи, под ногами, без света и тепла, и вдруг в одно мгновенье все изменилось и они родились. Она вспомнит о чуде, и беспросветный ужас, поглотивший ее, расколется надвое и осыплется черной шелухой, теплая волна вольется в сердце и кровь снова заструится по жилам. Она медленно отступит, не сводя глаз со зверя, в мгновенье ока взлетит на дерево и только потом даст волю своим чувствам, заверещав как сумасшедшая.

Рядом хрустнула ветка, и его размышления прервались. Из кустов выскочил заяц и пулей понесся в сторону ручья. Его реакция была мгновенной. Стрела мелькнула как молния, заяц подскочил, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, и перекувыркнувшись в воздухе влетел в заросли. Он выбрался из укрытия, наклонился над добычей и замер, услышав над головой знакомое урчание. Сердце бросилось в галоп – Где эта тварь? Если до нее метров пять у него будет время выстрелить, а если ближе, его дела плохи – он медленно, стараясь не делать резких движений, поднял голову. Их было двое, метрах в пяти от него. Дикарь покрупнее, не отрывая от него глаз, нагибается и тянется к булыжнику.

Габо смотрит в голубые глаза напротив, и думает о зайце, который валяется рядом. Ирония судьбы, сначала он охотился, а теперь охотятся на него. Пока он думает, его руки живут своей жизнью. Один взмах за спину и обратно, и стрела уперлась в тетиву. Шумный выдох и руки разошлись, с трудом удерживая стрелу. Он увидит нужную точку, когда тот выпрямится. В глотку чуть пониже подбородка. Все произошло в одно мгновение. Тяжелая стрела перебила шейные позвонки, и огромная туша рухнула как подкошенная. Но отдыхать некогда. Новая стрела уже летит к новой жертве. Второй зверь смотрит на него пустыми глазами и покачнувшись, валится замертво.

Взлет и падение

Прошла еще неделя и он сломался. Каждый день одно и тоже, время как песок сквозь пальцы, что жил, что не жил, сколько можно выносить такое существование. Он снова отправился к склону, прихватив с собой тяжелую связку зеля, то ли в качестве взятки, то ли чтобы показать, что он тоже может. Пролез в свой наблюдательный пункт и осторожно раздвинул листья. Все племя плясало вокруг костра. Стоит ему сделать шаг, его заметят и обратного пути уже не будет. Что его ждет? Его могут сразу закидать камнями в наказание за убийства. Или же он опять будет жить под камнем. В прошлый раз он пробовал и писать, и рисовать, и даже построил им скульптурную композицию из камней, но они ничего не заметили. Пляски и зель – всего остального для них просто не существует. Стоит ли выходить?

Из пещеры выпорхнула стайка детей и рассыпалась по склону. Дети, так похожие на людей. И тут его осенило. К черту это взрослое дурачье, сколько можно метать бисер перед свиньями. Его спасение в детях. Как он не додумался до этого раньше. Он вздумал переучивать взрослых, в то время как его будущее в детях. Он выкрадет одного из них, спрячется с ним в западных пещерах, и сделает из него человека, он станет Робинзоном, а тот его Пятницей. Он выкрадет второго, потом, третьего и четвертого, пройдет десять лет, и его остров невозможно будет узнать, они построят деревню, с домами и дымоходными трубами, у них будет сельсовет и свои пастбища, своя церковь и, может даже, свой театр. Как он не додумался до этого раньше. Надо будет, перенести продукты в пещеры, и подготовиться к подпольной жизни.

Он протянул руку, чтобы замаскировать наблюдательную щель в зарослях и замер, не веря своим глазам: один за другим, как ракеты, дикари взлетали в воздух. Он ущипнул себя за руку, зажмурил глаза, потряс головой, но видение не пропало - то один, то другой танцующий, подпрыгнув, зависал в воздухе и повисев мгновенье, словно в нерешительности, медленно поднимался вверх. Скоро, как стая птиц, большинство танцующих, парили в воздухе, иногда пикируя вниз и снова взмывая в небо. Наконец, когда все взлетели, они выстроились полукругом и устроили нечто вроде показательных выступлений. По очереди выходя из строя, выписывали в воздухе замысловатые фигуры, иногда словно падая на землю, и едва не разбившись, круто взмывая вверх. А потом, как заправские летчики летали всей стаей по кругу, четко соблюдая дистанцию и на лету перестраиваясь в разные конфигурации. В конце-концов сделав очередной круг, стая распалась и воздух взорвался от восторженных визгов и улюлюканья. Как сумасшедшие носились они по небу, рискуя сбить друг друга или налететь на скалы. Длинные черные волосы развевались на ветру как конские гривы, горбатые формы, выглядевшие так непривлекательно на земле, в воздухе казались естесственным дополнением тела, напоминая направляющие плоскости самолета. Некоторые, пикируя, подхватывали детей и те, напуганные, но счастливые, крепко вцепившись руками в гривы, носились по небу как сказочные всадники.

Перебесившись, они понемогу успокаивались и разлетались в разные стороны, а он ощеломленный увиденным, еще долго лежал в своем укрытии, глядя на опустевший склон.

****

Он опять завел коз и зажил так же как и раньше, если не считать копья и лука, которые теперь всегда были при нем и охотничьих вылазок, которые он регулярно устраивал, в надежде захватить детеныша дикарей. Но дикари парили высоко в небе, а когда спускались на землю за новой порцией зеля, загружались в течении нескольких минут, и ему никак не удавалось вовремя добраться до них. Убедившись, что достать их таким образом невозможно, он выбрал большое дерево с крупными плодами зеля, и устроил под ним засаду. Соорудил шалаш, присыпал его сверху листвой, и сидел там с утра и до ночи, в надежде, что ему посчастливится, и дикарь с детенышем приземлится рядом.

Однажды он услышал треск ломающихся веток и, подскочив к окну, увидел дикаря рядом с деревом. Зависнув над кроной, тот обламывал ветви, пробираясь к головке зеля. Их разделяло метров десять, и он даже видел, капли пота на его лице и ярко-синие глаза прикованные к зелю. Схватил лук, вложил стрелу. Стоит ему пожелать и он пробьет его насквозь, несколько раз, и эта туша свалится на землю, но действительно ли он желает этого. Он опустил лук, наблюдая как дикарь грузится зелем, насаживая один за другим, сочные кольца созревших плодов себе на горб. По мере того, как горка на спине росла, выражение блаженства проступало на его лице, глазки соловели, разглаживались напряженные складки на лбу, движения становились все более плавными и неторопливыми. Габо даже показалось, что тот мурлычет что-то себе под нос. Нагрузившись до отвала, он словно осоловевшая толстая муха, касаясь верхушек деревьев, полетел в сторону моря.

В другой раз Габо оставил свой пост, услышав громкий трубный звук, раздававшийся со стороны берега. Он залез на дерево. Вечернее солнце косыми лучами пробивалось сквозь кроны деревьев, играя в воздухе пятнистой мозаикой света. Розовые и фиолетовые облака казалось застыли в небе, касаясь на горизонте потемневшего зеркала океана. Высоко в небе кружил одинокий ястреб, где-то пронзительно кричали попугаи, все было спокойно, пока из леса не выскочил большой мохнатый мамонт с длинными хоботом и огромными бивнями. Задрав хобот, он отчаянно протрубил в сторону океана, после чего развернулся и тяжелой трусцой побежал вдоль берега. Через мгновенье из-за деревьев, как стая коршунов, вылетел отряд дикарей, груженный булыжниками, и устремился за ним в погоню. Габо спокойно проводил их взглядом, а когда вся компания скрылась за поворотом, спустился в шалаш.

Он даже не пытался понять, что происходит, откуда на острове появились мамонты и дикари. Уже давно понял, что весь мир сошел с ума, и ничему не удивлялся. Жить в таком мире, где не знаешь, что ждать завтра, не просто, но он привык. Самое главное, надо всегда помнить, что в любой момент все может встать с ног на голову, и единственное на что ты можешь положиться это свое я. Откуда оно берется, он толком и сам не знал, но иногда чувствовал его в себе, и слава богу, так как иначе давно сошел бы с ума. Когда обезьяны летают, а в тропиках трубят мамонты, мир расползается на части, и начинаешь чувствовать иллюзорность всего сущего, вакуум который он скрывает. Если бы не начало, он уже давно провалился бы в эту пустоту.

****

Со временем он даже привык к своим летающим соседям. Они парили в воздухе, то поднимаясь высоко в небо и превращаясь в черные точки, то опускаясь к самой земле в поисках новой проции зеля. Иногда кто-то из них вываливался из пролетающего мимо облака, и облетев его по кругу снова исчезал в белом тумане. Порой, он замечал выражение блаженства на их лицах. Похоже, они чувствовали себя на небесах в буквальном и переносном смысле.

Прошло еще немного времени и у них стала меняться окраска. У многих, появились яркие цвета, красных, багряных и желтоватых тонов, и чем дальше, тем ярче. Более того, если вначале они летали каждый сам по себе, то на второй месяц, он заметил скопление из нескольких особей, которые, как грачи, стаей, кружились в воздухе. С каждым днем их становилось все больше и больше, и он вскоре стал замечать порядок и систему, в их первоначально казалось бы хаотических перемещениях. Яркие точки в небе, стали приобретать форму то-ли цветка, то-ли молодого дерева, которое разрасталось все больше и больше по мере того, как к танцующим присоединялись новые участники. Скоро он уже ясно различал, черный ствол с длинными ветками, на концах которых трепетали разноцветные пятна листвы. Дерево качалось и трепетало, словно под порывами ветра. С каждым днем порывы становились все сильнее и сильнее, а когда напряжение достигло предельной силы, желтая листва полетела на землю. Оторвавшись от дерева, листья сначала медленно кружили в воздухе, а потом ускоряясь, падали на землю.

Он отправился на склон, туда где они приземлялись, и увидел только бурые окрававленные куски мяса, перемолотые вдребезги, и разбросанные вокруг камней. Еще один лист оторвался от дерева, и покружив в воздухе, ускоряясь понесся к земле, где на огромной скорости врезался в выпуклый валун, раскидав вокруг окровавленные ошметки. Через пару дней каждый камень на склоне, словно цветок, украсился, ржавой каймой из крови и мяса.

Завтра

Опять он один и не знает что делать. Ходить в экспедиции, копать огород, обманывать себя как будто все в порядке, как будто ничего не изменилось, и все так и должно быть? Спрятать голову в песок как страус, забыться в работе, труд как индульгенция, рой землю носом, и не обращай внимания? Но одного труда мало, чтобы что-то изменить нужен подвиг, усилие, готовность пожертвовать собой. Он понял почему ему не удавалось уплыть с острова. Он слишком мягко стелит, ему всегда нужны гарантии, он обязательно должен выйграть, и в результате он не добирает очков. В прошлый раз он построил огромную лодку, завалил ее продуктами, он хотел путешествовать с комфортом, так, чтобы если не наверняка, то хотя бы с минимальным риском, иначе он не решится. А так не получится, его не отпустят, за все в этой жизни приходится платить. Лодка была слишком большой и тяжелой и плыла по прихоти волн и течений, не слушаясь весел, не удивительно, что всякий раз его гнало обратно к острову, просто такая там картина течений и ветра, и никакой мистики. Он давно догадывался об этом, но не хотел себе признаться. Если он желает бежать, ему надо поднять ставки, плыть на маленькой лодке, чтобы он смог выгрести против течений. Ему надо решиться. Шансов мало, но лучше смерть в океане, чем постылая жизнь на острове.

Он работал как одержимый, и днем и ночью, ему не терпелось уйти, ни одного лишнего часа, ни одной минуты не желал он оставаться на этом острове, словно задыхаясь от недостатка кислорода, словно боясь, что натворит глупостей. За два дня пирога была готова, и на рассвете, двумя руками удерживая над головой лодку, он торопливо спустился к берегу, но у самой воды поскользнулся на мокром камне, уронил пирогу и расколол ее надвое. Он даже не потрудился поднять обломки. Смотрел то на тропу, по которой только что спустился, то на безбрежный океан, а потом на высокий утес справа, под которым пенились острые рифы. Он знал, что если вернется, то либо закончит свои дни на рифах, либо сойдет с ума. У него не осталось выбора. Он вошел в воду и поплыл, не оглядываясь. Вдох, выдох, он будет плыть столько насколько хватит сил. Если ему суждено погибнуть, то смерть будет быстрой, а если провидению будет угодно спасти его, то тем лучше. Взмах левой, взмах правой, ему опять приходится трудиться, своего рода экспедиция. Ему это даже нравится, тело рвется вперед, выложиться, растратить избыток энергии, но он сдерживает его, зная что предстоит долгий путь. Правильно он сделал или поторопился, может стоило обождать, но чего ждать, прошло столько лет. Если бы не дикари он дрейфовал бы дальше, но оказавшись опять среди подобных себе, он уже не мог вернуться к одиночеству. Течение подхватило его и понесло вперед. Остров за спиной медленно таял, и вскоре только бескрайняя поверхность океана окружала его со всех сторон.

Он плыл весь день, не торопясь с долгими остановками, дрейфуя на спине и восстанавливая силы. Утром плыть было легко и даже приятно, а во второй половине дня к нему подкралась усталость, но он не боялся ее. Он не будет умножать скорбь этого мира самоистязанием, и как только почувствует, что достиг предела, пойдет ко дну. Но пока есть силы, пока комедия не превратилась в трагедию, он будет плыть. Солнце спустилось к линии горизонта, окрасив потемневшее небо розовыми красками. Он перевернулся на спину, раздумывая стоит ли продолжать дальше. Усилился ветер, поднялись волны, каждый раз пытаясь захлестнуть его с головой. Он наглотался соленой воды и чувствал сильную жажду. У него есть шанс умереть от жажды, до того как он утонет, подумал он усмехнувшись. Когда очередной раз его накрыло волной он услышал вой, словно стая волков вышла за ним на охоту. Удивленный снова погрузился в воду, и опять явственно услышал, протяжный трубный звук, а через минуту, в десяти метрах, как подводная лодка вдруг всплыла огромная туша кита. Как маленький остров, черный, с узкими подозрительными глазками. Кит смотрит на него мгновение, изучая словно под микроскопом, а потом, открывает свою огромную пасть, и потоки воды как реки устремляются в его безмерное чрево. Как щепку Габо заносит внутрь, и он даже не пытается сопротивляться. Только вдохнул побольше воздуха, не для того, чтобы спастись, а просто так, по привычке. Внутри темно как в аду, бурный поток несет его дальше, по слизистой оболочке, сквозь вибрирующие перегородки, он стекает вниз по чему-то скользкому и мягкому, катится кубарем, и чувствует как давление падает, а поток, который катит его, мельчает и вскоре превращается в мелкие брызгаюшие ручьи, которые тают в зеленой лужайке. Свод над головой круто уходит вверх пока не превращается в синее небо. Он поднимает голову и не верит своим глазам. Перед ним расстилается холмистая долина, далеко на горизонте, упирающаяся в высокие горы. На вершине ближайшего холма сквозь деревья виднеется черепичная крыша, и по склону курсирует человек, толкая перед собой, надсадно ревущую газонокосилку.

Хотел закричать, но перехватило дыхание, спазм сдавил горло, и слезы ручьями полились из глаз. Не разбирая дороги, бросился бежать, и лишь одна мысль билась в сознании: только бы не исчез, только бы не исчез. Ослабший организм быстро терял силы, перед глазами поплыли черные круги и через секунду все погрузилось в ночь.

Фокусы

Он лежал на белых простынях в комнате с высоким потолком, и огромными окнами на всю стену. - Так это не сон – облегченно вздохнул и попробовал приподняться, но все поплыло перед глазами, и он откинулся на подушки. В комнату вошел высокий мужчина лет пятидесяти в потертых джинсах и выгоревшей тенниске. Коротко остриженные темные волосы на крупной голове, трехдневная щетина на подбородке, крупный прямой нос, и открытый взгляд широко посаженных глаз. В руках поднос с посудой.

- Джим. Добро пожаловать в мой дом – коротко представился он, спокойно глядя на заросшего человека на кровати.

- Габо – также коротко ответил тот хриплым голосом.

- Здесь бульон и сок – кивнул Джим на поднос – Когда наберетесь сил, расскажете, что с Вами произошло. - Он поставил поднос, налил в стакан сока и вышел.

Вечером, устроившись в мягком кресле напротив большого камина, Габо долго рассказывал историю своих приключений, иногда, с трудом веря самому себе, настолько удивительной и невероятной она казалась. Джим и виду не подал, что сомневается в ее правдивости. Не перебивая, внимательно выслушал до конца, и только потом стал задавать вопросы. Как ни странно, больше всего его интересовал период жизни до острова, и похоже, он совсем не удивился приключениям с летающими дикарями. Он спрашивал о политике, науке, культуре, его интересовали детали - одежда, транспорт, что люди ели, как отдыхали, где учились, словно он сам всю жизнь провел на острове. Наконец, утомившись, оба откинулись на спинки кресел и долго молчали, каждый думая о своем.

Первым нарушил молчание Джим. - Теперь моя очередь рассказывать – он внимательно посмотрел на собеседника и выждав паузу, добавил – что бы ты сказал, Габо, если бы узнал, что с тех пор как ты последний раз был на Земле прошло много тысяч лет?

– Должно быть, я неплохо сохранился – поддержал шутку Габо, почувствовав как в животе что-то неприятно екнуло.

– Пошли, я тебе кое-что тебе покажу - Джим поднялся с кресла, направляясь к массивной двери с большой черной ручкой. – Большинство комнат в этом доме ничем не отличаются от обычных жилых помещений, которые были в твое время – он взялся за ручку – но некоторые из них физически находятся далеко отсюда. Он распахнул дверь, и через окно напротив они увидели летящие клочья туч и тумана, сквозь разрывы которых, виднелись уходящие вниз снежные склоны. – Помнишь заснеженные горы на горизонте? – Джим ткнул пальцем в окно напротив – мы сейчас там. Можем выйти и подышать горным воздухом.

Габо молча слушал его. Перед глазами всплыл образ мамонта несущегося по пляжу, и черные фигуры дикарей, преследующих его по воздуху. Его диагноз подтверждается - весь мир давно сошел с ума. Они обошли еще несколько комнат. Одна из них вела к живописному озеру в горах, другая, обставленная книжными полками, была рабочим кабинетом, а последняя находилась на песчанной планете с двумя солнцами – это тоже для работы, - заметил Джим, не вдаваясь в детали. Напоследок они покатались в стеклянной капле, которая как муха носилась по небу и вернулись в большую комнату.

- Даже не знаю с чего начать - сказал Джим, усаживаясь в кресло.

- Начни с полетов на другие планеты – предложил Габо – Он был абсолютно спокоен. Кто знает, может все это ему опять снится?

Первое переселение

- Эра космических кораблей так и не наступила. – начал свой рассказ Джим - Как только появились телепортаторы, о космических кораблях забыли, и сегодня мало кто о них помнит. Точно также остались в прошлом автомобили и паутина асфальтовых дорог, опутавшая было Землю. Государства, вымерли, как динозавры, уступив место многочисленным племенам. А начались все эти изменения с изобретения копиратора - небольшого прибора, который может копировать любой обьем пространства со всем его содержимым из одной точки пространства в другую. Капли воды, многократно пропущенной через копиратор, достаточно, чтобы заполнить все моря и океаны. Одним зерном можно накормить все человечество. Можно скопировать любой предмет, животное, человека. При желании можно скопировать даже всю вселенную, но процесс растянется на миллионы лет, так как с увеличением размеров скорость копирования падает. Небольшие предметы в несколько метров длиной воспроизводятся практически мгновенно, и первое время копировали все и вся. Мужчины копировали женшин, женшины мужчин. Жулики сажали двойников в тюрьмы, а те отсидев срок, мстили оригиналам. Численность армии никогда не падала, так как солдат перед боем копировали и места погибших занимали дублеры. Нервно-больные копироманы ухитрялись тайно дублировать себя десятки тысяч раз, рассеивая дублеров по всему миру. Те в свою очередь размножали свои копии и если бы не бесконечный космос, сегодня весь мир состоял бы из одной самой плодовитой особи. Копироманов пытались лечить, но после того как несколько раз мир оказывался на грани катастрофы, их стали телепортировать в случайные точки космоса. Главное вовремя выявить очаг размножения и телепортировать все метастазы, пока процесс не набрал силу. Если же запустить болезнь, то эвакуировать приходится здоровых, оставляя галлактики на размножение копироману. Где-то там в бесконечной вселенной многие из них до сих пор размножаются.

Принцип действия телепортаторов, кстати, тоже основан на копираторах. Во время телепортации человек копируется из одной точки пространства в другую и одновременно аннигилируется его оригинал в точке отправления, что фактически означает смерть одного и рождение другого, но так как образ является абсолютно точной копией оригинала, то человек замечает только перемещение. Если копировать часто и на короткие расстояния, то человек просто перемещается в пространстве, вверх, вниз, влево, вправо – в любом направлении, точно также, как я сейчас перемещаюсь от кресла к дивану. – Джим встал и прошелся по комнате. -

С помощью телепортаторов люди приобрели способность летать в буквальном смысле, но так как каждое перемещение равносильно гибели и рождению, вначале было много шума по поводу нравственных аспектов телепортации. Не только религиозные общины, но и многие ученые были категорически против такого рода превращений. Прошло несколько поколений прежде чем преодолели психологический барьер, и телепорация стала заурядным бытовым явлением. Кстати, ты тоже телепортировался, когда вошел в комнату в горах, и сейчас ты только копия того человека, который был здесь утром.

Телепортаторы уничтожили расстояния и люди развеялись по всей вселенной. Произошло великое перемещение народов. Уходили поодиночке и целыми странами, формируя сети немыслимых размеров. Части этой паутины отрываясь от носителя, со временем теряли связь с источником и развивались самостоятельно, и сейчас никто не знает, сколько цивилизаций существует в мире. Я живу в одном из бесчисленных миров, которые десятки тысяч лет назад оторвались от материнской паутины. В свою очередь, мы сами ежедневно и ежесекундно развеваем семена жизни по всей вселенной. Каждую секунду кто-то исчезает в пространстве. Уходят по разным причинам. На новом месте вырастают новые поколения, формируется новая сеть, память о прошлом обрастает мифами и легендами и со-временем безвозвратно теряется. Вероятность случайно наткнуться на одну из таких цивилизаций, не зная ее точного адреса, практически равна нулю. Расстояния потеряли смысл, единственное, что позволяет нам держаться вместе это адреса.

Что еще? … Во времена первых телепортаторов придумали одно из самых подлых изобретений – телепортационную мину. Стоит тронуть ее и человек телепортируется в одну из пустынных областей космоса, где окруженный прозрачной оболочкой размером с небольшую комнату, он медленно дрейфует в пространстве, обреченный на пожизненное заключение. Оболочка поддерживает микроклимат, достаточный для жизнедеятельность человека, и он дрейфует в ней до самой сметри, без всякой надежды на спасение. Производство таких мин давно запретили, но по сей день, то там, то здесь пропадают люди, и многие подозревают, что они стали жертвами телепортационных мин.

В целом же, конечно, отрицательные последствия не идут ни в какое сравнение с теми прогрессом, который принесли копираторы. С их появлением наступили времена изобилия. Сегодня любой может выбрать систему планет в разных созвездиях, покрыть биосферой, связать телепортационными каналами и жить в свое удовольствие, занимаясь, чем пожелает. Канули в прошлое времена рабства ...

- Времена рабства закончились еще в мои времена – прервал его Габо.

- Действительно? – Джим удивленно уставился на него – А я всегда думал, что рабство исчезло намного позже - он задумался на мгновенье – а впрочем, это не важно, пошли дальше.

Второе переселение

С помощью телепортаторов люди покорили пространство, но время еще долго оставалось им неподвластным. Все что имеет свое начало, имеет свой конец. Царь и нищий, святой и разбойник все заканчивали свои дни одинаково. Смерть всех равняла и казалось непобедимой, до тех пор, пока и на нее не нашли управу. Укрощение смерти началось с развития цифровых моделей человека. Представь себе, что умирает человек, его хоронят, вечером расходятся по домам родственники и соседи, а безутешной вдове не терпится поговорить с усопшим. Она включают компьютер, загружает последнюю модель и перед ней появляется образ супруга. Он живет в инфо-городе населенном другими, такими же копиями усопших, как и он. Она видит его в квартире, которая похожа на их собственную. Он смотрит телевизор, или читает книгу, а когда она загружается, раздается звонок, он поворачивается к монитору и, улыбнувшись, ждет, что она скажет. Она расказывает ему о похоронах, о гостях и родственниках, а он смеется и успокаивает ее, когда у нее наворачиваются слезы. Скоро она забывает, что разговаривает всего лишь с иллюзией, он так похож на него, а ей так легко обмануться. Эта модель, намного точнее воспроизводит человека, чем самые близкие друзья и родственники, могли бы подумать. С ней можно посплетничать, ей можно излить душу, и она пожалеет, подскажет, и подбодрит. Чего же еще?

Чем дальше, тем лучше становились модели, пока не научились строить практически идентичные копии человека, так что в процессе общения невозможно отличить копию от оригинала. Одни и те же мотивации, реакции, склонности, все сходится до мельчайших деталей. Эта копия живет в инфомире, и общается с другими копиями. Со временем она эволюционирует и меняется, но первое время во всем похожа на оригинал. Опять таки, как и в случае с телепортацией, если процесс копирования на цифровой носитель сопровождается аннигиляцией оригинала, и переход совершается достаточно быстро, то человек замечает всего лишь перемешение в новую среду обитания.

Люди стали регулярно записывать себя на информационные носители, раз в пол года, или еще чаще, в зависимости от профессии, летчики перед полетом, пожарники перед пожаром, солдаты перед боем. Обычно, эти копии замораживали для того, чтобы сохранить точное соответствие с оригиналом, но не все копировались ради посмертного воспроизводства. Некоторые записывались просто так, от нечего делать, другие строили копии с целью научных изысканий, третьи копировались случайно, не так нажал кнопку, или случайно облокотился. Об этих копиях забывали, иногда их теряли, иногда на них просто не обращали внимания. Очень скоро каждый человек был многократно продублирован в инфо-мире, клонами самого разного возраста. Клоны первое время, держались на поверхности, поближе к оригиналу, но потом уходили странствовать в глубины инфо-миров, и вскоре заявили о себе инфо-цивилизациями.

Первые контакты с этими цивилизациями начались со скандала. Усопших, как я уже говорил, в те времена селили в специальных инфо-городах, где они жили своей жизнью иногда общаясь с аналоговыми близкими. Система работала как часы, хотя, иногда случались сбои, такие как, например, неполадки при переходе из аналогового мира в цифровой или самовозбуждение цифровых полей, в результате чего у некоторых свеже-усопших ехала крыша. Родственники писали возмущенные письма, ритуальные дизайнеры разворачивали новые копии и все становилось на свои места. Неполадки случались крайне редко, и масштабы флуктуаций обычно не выходили за пределы одной, двух копий. Каково же было удивление, когда вдруг ни с того, ни с сего стали пропадать не просто отдельные копии, а целые города покойников. Что тут началось! Истерический шквал возмущений, и ненасытная жажда крови. Когда страсти достигли критической точки, оказалось, что дизайнеры не причем, а города мертвых конфисковали инфо-цивилизации.

Никто никогда ничего об этих инфо-цивилизациях раньше не слышал. Срочно провели переговоры на высшем уровне, разработали и подписали кипу взаимных соглашений, подправили конституцию, и с тех пор монополия живых на города мертвых канула в лета. Инфо-мир принадлежал цифровикам. При желании, они могли стереть город мертвых с лица земли (точнее, с лица цифрового носителя), аннигилировать усопшего, наложить табу на приток новых переселенцев. Аналоговые могли, конечно, построить изолированные носители, отсоединенные от общей сети, конкретно для своих близких, но жить там было также тоскливо, как на необитаемом острове.

К счастью, благодаря тесным связям между живыми и мертвыми (то есть, аналоговыми и цифровыми), проблем в отношениях двух цивилизаций, как правило, не возникало. Люди в те времена умирали спокойно. Более того, многие аналоговые, как стали называть живых, предпочитали эммигрировать заранее, не дожидаясь старости, дабы побыстрее вкусить тех райских наслаждений, которые ждали их в цифровом мире. Буйная фантазия ритуальных дизайнеров не знала гранц. То о чем человек мог только мечтать в аналоговом мире, в цифровом мире легко превращалось в реальность. Любой сценарий, сказка, роман могли стать основой еще одного виртуального мира. Чтобы ограничить утечку населения пришлось даже вводить квоты. Так например, запретили выдавать визы на переселение лицам не достигшим шестнадцатилетнего возвраста, и ограничили выезд бездетных женщин в возврасте до пятидесяти лет. Принудительное медицинское обслуживание превратилось в одно из самых эффективных средств наказания, а всех немощных и больных стали подозревать в дезертирстве. Цифровики со своей стороны, способствовали эммиграции наиболее ярких представителей человечества (талантливые злодеи у них ценились почему-то даже больше, чем святые), и ограничивали приток обачных смертных, вкладывая время и средства в развитие нетрадиционных методов лечения.

Началось второе великое переселение миров. Во время первого, люди рассеялись по всей вселенной, во время второго, эммигрировали в инфо-миры. Если угодно, инфо-миры стали теми небесами куда, зачастую с большим удовольствием, отправлялись люди, чтобы вкусить райских, то есть цифровых наслаждений. Нашлись любители, которым рая показалось мало, и которые пытались строить некое подобие ада, куда копировались бы образы преступников, но следить за адом оказалось занятием хлопотным, и когда всем надоело, было принято решение отдавать преступников на усмотрение цифровиков, которые с большим удовольствием рассасывали их по своим сетям. Чем круче злодей, тем больше им удовольствия, то ли энергетика у них особая, то ли еще что-то этакое. Дай им волю, так они специально выращивали бы злодеев, только для того, чтобы потом ими полакомиться.

Дискретники и сетевики

Если не считать свежеусопших, которые во всем были похожи на людей, в инфо-мире сформировались, и со временем стали доминировать, два вида цифровиков: дискретники и сетевики. Сетевики обьединялись в сети, которые включали миллионы людей, где каждый находился в настолько тесной связи с другими, что со временем грань, разделяющее общее от индивидуального, стиралась, и человек рассасывался по всей системе, превращаясь в некое существо, у которого было мало общего с человеком, и понять которое было практически невозможно. Большую часть времени они проводили за пределами миллионного знака, в глубинах инфо-мира, куда не было доступа живым, и судя по цифровым флуктуациям, чем-то активно занимались там, но... никаких материальных следов этой деятельности никто никогда не видел. На поверхности сетевики не представляли собой ничего интересного, так, застывшее возмущение цифровых полей, словно с утра не вполне проснувшееся, или в состоянии глубокой задумчивости. Некоторые полагали, что они поднимаются на поверхность инфо-мира только для того, чтобы отоспаться, и все мы для них только сон, иллюзия. С ними пытались общаться но, сетевики шли на контакт неохотно, а если общались, то несли несусветный бред. Их речи пытались расшифровать, но убедившись, что смысла нет, оставили это занятие гадалкам, которые собрали все сообщения сетевиков в одну большую книгу, и в отличие от ученых, очень даже успешно читали по ней прошлое и не менее успешно предсказывали будущее. Сетевики жили в своем мире, никого не трогали и слава богу, так как многие подозревали, что по уровню развития они давно обошли как людей, так и отдельных цифровиков.

Отдельные цифровики, те что не пожелали обьединяться в сети, или как их еще называли, дискретники, были намного понятнее и ближе к человеку. Многие из них сохраняли человеческие формы, не только во время общения с аналоговыми, но и в повседневных буднях. Именно дискретники построили инфо-цивилизации, и с ними большей частью вели переговоры люди. В целом отношения между цивилизациями носили дружественный характер, но как обычно бывает между соседями не обходилось и без ссор. Ссорились чаще всего по пустякам. То аналоговые превысили эмиграционную квоту, то упало качество услуг в инфо-мире. Одно время долго спорили кто умнее. Аналоговые утверждали, что дискретники примитивнее человека, хотя бы потому, что построены из конечного набора цифр, на что дискретники отвечали, что аналоговые, точно так же, состоят из конечного набора атомов, и напоминали, что давно обошли аналоговых в науках и искусстве, что было абсолютной правдой. Проводились бурные теле-дебаты, были написаны сотни книг, затерты тысячи цифровиков, и временно отказано в визе миллионам свеже-усопших. Аналоговые шовинисты клялись мстить за отказников вечно, но оказавшись по ту сторону экрана, все как один превращались в заурядных цифровиков.

Период двух цивилизаций длился недолго, всего несколько столетий. Как только сетевики открыли способ копирования информационного мира в аналоговый, все смешалось. Цифровые копии усопших, теперь легко превращались в аналоговые, а аналоговые в цифровые. Более того, появились смешанные копии, аналоговые и цифровые, где невозможно было отличить одно от другого, и понять где же это нечто собственно обитает, в аналоговом или цифровом мире? Материализовавшиеся дискретники, обычно, напоминали человека, но зачастую предпочитали формы сюрреалистического типа. У кого голова в виде шара из которого выпирают паралеллепипеды, у кого живот бочкой, кто-то на ногах, а кто-то на древнегреческих колоннах, - ходить неудобно, зато круто. Что касается сетевиков, то те вообще не удосужились уделить внимание формам, и зачастую появлялсь в виде туманной зыби, или электромагнитного возмущения. К тому времени они совершенно утратили способность к общению, и существовали сами по себе, как явление природы, туман по утрам, который есть, но никого не интересует, потому что толку от него никакого. Его можно развеять ветром, испарить, собрать в колбу, но ни ему, ни другим от этого ни холодно, ни жарко. Никто не знает, зачем они устроили это смешивание миров. Вполне возможно, что они его даже не заметили, и все эти грандиозные изменения, всего лишь побочный продукт их деятельности в глубинах инфо-мира.

В смешанном мире, человек легко превращался из цифрового вида в аналоговый, и в результате, жизнь человека стала еще дешевле, чем когда бы то не было раньше. Женщины, покончив с собой на день рождения, воспроизводились из прошлогодней цифровой копии и оставались молодыми, до тех пор пока память о прошлом, не становилась им дороже молодого тела. Дети играли в войнушки, с настоящими автоматами и пушками. Родители могли аннигилировать испачканного ребенка, чтобы воспроизвести чистого, с пятиминутным сдвигом во времени. Убить человека, стало таким же простым делом, как наступить на ногу, - достаточно извиниться. Порезали палец? Проще застрелиться и регенерироваться заново.

Первое время аналоговые копировались ежеминутно, что было хлопотно и неудобно, но скоро и в этом отпала необходимость. Сетевики построили синтетические носители, на искусственных атомах и молекулах, которые распространились по всей вселенной, замещая все естественное синтетикой. Синтетический мир обеспечивал автоматическую поддержку всех функций человеческого организма. На Вас упал микроб? Через мгновенье его не стало. На Вас упала бомба и разорвало на части? Ничего страшного, через мгновенье ваша копия воспроизводится в безопасном месте, и никто не следит за процессом, никто не жмет кнопки, никто не планирует, все эти способности являются свойствами мира в котором Вы живете. Вы можете плавать в кипящей плазме, летать в космическом вакууме, и что бы Вы не делали, все в этом мире устроено таким образом, чтобы сохранить Вас живым и невредимым.

Человек стал бессмертным, в буквальном смысле, и случилось это не постепенно и незаметно, а в течении одного дня. В один из самых обычных воскресеных дней на всех возможных поверхностях, на пакетах из под молока и на стенах домов, на полях и скалах, на деревьях, на звездном небе, на солнце и на каждой песчинке в море появилась одна и та же надпись: Человек, с сегодняшнего дня ты стал бессмертным. Ни у кого не было сомнений в авторстве послания, в доисторические времена сетевики уже прибегали к такого рода фокусам для общения с человеком. Бурного восторга не наблюдалось, кто знает что у них на уме, но что бы там не было, в тот день ни один человек не умер. Люди перемещались из одного мира в другой как и раньше, и что бы они не делали, что бы не случалось с их копиями, оригинал всегда оставался целым и невредимым. В тот день все больные выздоровели, а у старых и немощных обратилось время, и теперь они с каждым днем становились все моложе и сильнее, до тех пор пока не достигали пика физической формы.

Представь себе, что еще вчера ты был смертным, а сегодня оказалось, что ты будешь жить вечно, и никогда не будешь болеть. Ты и все те, кого ты любишь, вы все будете существовать вечно и без страданий. Вы все стали почти богами. Когда-нибудь погаснет солнце, зажгутся новые звезды, сколлапсируют старые галлактики и свернутся новые, а ты, все тот же, стоишь на берегу океана, где-то на одной из планет, и любуешься восходом очередной звезды, а ночью спишь спокойно и безмятежно, как младенец. Все схвачено и устроено, и беспокоиться не о чем.

Третье переселение

Не все аналоговые уходили к цифровикам во времена второго переселения, и точно так же, не все пожелали стать бессмертными в синтетическом мире. Нашлись и такие, которые вечности предпочли жизнь простого смертного.

- С чего бы это? – не удержался Габо.

- Не знаю, - после небольшой заминки продолжил Джим – Одни гворят, что смерть всего лишь переходной этап в эволюции человека, что он продолжает развиваться после смерти. Другие считают, что без смерти не останется места для подвига, не в чем будет проявить силу и красоту своего духа, жизнь станет пресной. Все бессмертные, кстати, стерильны, у них нет микробов, они не болеют, у них все налажено и согласовано, почти без катаклизмов, и все они живут долго, бесконечно долго, и весело, почти весело, потому что, хотя все они всегда дружно смеются, стоит показать им палец, смертные подозревают, что все это у них наносное и поверхностное, что чего-то им в их вечной жизни не хватает, и поэтому у них нет великих поэтов, музыкантов, художников. Есть приличные профессионалы, которые все сделают грамотно, и как надо, но..., у них нет сумасшедших гениев.

Как бы там не было, но именно с них, со смертных, и началось третье великое переселение народов, которое не имеет ничего общего ни с телепортацией, ни с инфо-мирами. Как только началась синтетическая оккупация, как они назвали изобретение сетевиков, смертные ушли в подполье, на планеты с естесственными носителями, где все было подвержено старению и со временем неизбежно умирало. Бессмертные полагали, что те сошли с ума, и не трогали их, более того, избегали, чурались и брезговали ими. Ведь они жили, в этом мессиве микробов и вирусов. Они выделяли разлагающиеся вонючие испражнения, и со временем сами превращались в отвратительную зловонную массу, на которой пиршествовали все эти ползучие твари. Фу, какая гадость! У бессмертных же все по-другому, все ухожено, согласовано и отполировано. Все хрустит накрахмаленными воротничками и блестит хромированными поверхностями. Даже испражнения у них как крупнозернистый пляжный песок, ничуть не липнет и никакого запаха.

Все у них работало как часы, и казалось, будет работать вечно, но... прошло время, и произошло непредвиденное - вечные потянулись на планеты смертных. В космосе вытянулись длинные очереди. Отстоять пару сотен лет, все равно, что раз плюнуть, времени навалом. Они спускались на Землю, где за несколько лет, все их искусственные атомы и молекулы, замещались естесственными, в их тела вгрызались микробы и вирусы, морщины бороздили лица, силы таяли на глазах. Десяток, другой лет, какое-то мгновение, щелчок пальцев, ничто по сравнению с той вечностью в которой они раньше жили, и их уже нет, они умирали. И все эти жертвы, только для того, чтобы почувствовать красоту жизни.

- Красоту жизни?

Джим скосил на него глаза – Да, как это ни банально звучит. Оказалось, есть ценности важнее, чем бесконечная жизни.

- Ладно, пусть будет так, но все таки они умирают. Почему бы им не жить с этими ценностями вечно, как бессмертные?

Джим задумался на мгновение: – Не знаю. У бессмертных не все было так гладко, как сначала казалось. Подарок сетевиков оказался с подвохом: бессмертные устают от своей вечности. Пока молодые, они играют в любовь, но где ты видел бессмертных Ромео и Джульету? Они играют в героев, но много ли чести совершить подвиг, если это ничего не стоит? Они делают вид, что у них есть идеалы и принципы, но как ты это докажешь если нечем пожертвовать? Проходит пара сотен лет, и они начинают сдавать. Когда обман становится явным и больше нет сил играть, они превращаются в животных. Хлеба и зрелишь – ничего другого не надо. Они удовлетворяют физиологические потребности и этим счастливы. Вместо любви у них секс. Вместо благоговения – любопытство. Там где были честь и идеалы, остаются спортивный ажиотаж и маниакальный страх одиночества. Одни бессмертные относятся к этому превращению спокойно, другие готовы на все лишь бы избежать этой участи. Некоторые бегут на Землю – им вдруг позарез захотелось пожить красиво. -

Джим встал и зашагал по комнате, разминая затекшие ноги.

- А ты тоже смертный? – спросил Габо.

Джим кивнул головой.

- И чем ты занимаешься?

- Кошу траву, выращиваю помидоры, иногда дети с внуками приезжают, иногда я их навещаю.

– И это все? –Габо был разочарован. Такая длинная история с телепортаторами и цифровиками, и все только для того, чтобы косить траву и выращивать помидоры.

Джим, заметил его разочарование и продолжил: - Как ты уже заметил внешне человек мало изменился. Эволюция форм давно закончилась, но продолжает меняться внутреннее содержание, восприятие мира. Телепортаторы, инфо-миры и все эти синтетические превращения, все это ерунда. Главные изменения произошли внутри. Мы научились видеть богов и разговаривать с ними. Кто-то пишет картины, а кто-то молится, кто-то умирает на поле боя, а кто-то выращивает помидоры, и все это для того, чтобы подняться в небо.

- В мое время тоже молились и рисовали, а тем более, выращивали помидоры. Какая же разница между вами и нами?

- Это не разница между нами и вами, между теми, кто жил в одно или другое время. Это разница между спящими и бодрствующими, между теми, кто уже родился и теми, кто еще в зародыше, разница между теми, кто всю жизнь плачет и теми, кто умирает с улыбкой. В твое время тоже были люди, которые жили в свете, но их было мало, и они были исключением, а сейчас наоборот, человек, который прожил бы всю свою жизнь и не нашел себя это редкость.

Джим остановился напротив Габо, разглядывая своего собеседника с высоты своего почти двухметрового роста, отчего тот почувствовал себя маленьким, и незначительным, словно его вдавили в кресло, и рассматривают из перевернутого бинокля: дикий пещерный человек, с примитивными ценностями, что с него взять. Другое дело Джим, такой большой и умный. Должно быть, хорошая наследственность, идеально подогнанная комбинация генов – мысль замерла на мгновенье, прислушиваясь к настроению, и заструилась дальше - А у меня эти гены, небось, как дрова в сарае, свалены в одну кучу и никому нет до этого дела.

********

Уже светало, когда они собрались спать. Джим пошел к себе в комнату, а Габо, заблудившись, вместо своей спальни случайно оказался на кухне. В углу стоял большой эмалированный холодильник, за которым виднелся длинный стол. Посреди комнаты возвышался больший стеклянный куб непонятного назначения. Он потянул на себя ручку холодильника, раздался щелчек, в глазах на долю секунды потемнело, но дверь не открылась. Он дернул еще пару раз, дверь оставалась закрытой. Постояв в нерешительности пару секунд, он решил оставить странный холодильник в покое, тем более что из залы послышались чьи-то голоса. Заинтригованный он выглянул из кухни. Посреди комнаты стоял Джим, а напротив него, по другую сторону от журнального столика, спиной к Габо стоял мужчина, и о чем-то спрашивал Джима. Заметив Габо выходящего из комнаты, Джим уставился на него, словно впервые увидел. Мужчина, заметив взгляд Джима, обернулся, и тоже замер. На Габо смотрела его копия. Точно такой же нос, побородок, взгляд, словно он смотрит на себя в зеркало. - Габо сделал шаг навстречу. Тот второй тоже переступил поближе, а его аж дрожь пробрала. Это был он, в этом не было никаких сомнений. Что все это значит?

- Господа, минуту внимания – раздался голос Джима – произошла ошибка. Холодильник, который вы пытались открыть, это новая модель копиратора над которой я последнее время работаю. Признаю свою вину - я должен был предупредить вас, но все не предусмотришь, в любом случае, сейчас говорить об этом поздно. Чтобы исправить ошибку, мне придется аннигилировать копии. - В его руках появилась небольшая трубка с крючком, которую он навел на Габо.

Черная дырка смотрит в глаза, мгновение растянулось в вечность, а в голове лихорадочно мечется мысль. Джим совершает непоправимую ошибку, я ведь не копия, а оригинал, а копия стоит рядом, и наблюдает. Она останется, но ему от этого не легче, он ведь другой, совершенно другой. Они похожи, ну так что из этого. С того самого мгновения как появилась копия они разные. За спиной Джима из комнаты появился третий Габо. Он смотрит на них широко раскрытыми от удивления глазами. Посреди комнаты стоит Джим с пистолетом, а напротив него по разные стороны от журнального столика стоят два близнеца. Раздается хлопок, и одна копия исчезает, а вторая бросается по направлению к открытой двери на кухню, но не успевает сделать и двух шагов как раздается второй хлопок, и она тоже исчезает. Только тут Джим заметил его.

- Как ты здесь оказался, я думал ты уже у себя в спальне? Не стоило тебе сюда приходить. – Джим спрятал пистолет в каман халата.

- Что здесь происходит? – спросил потрясенный Габо.

- Помнишь холодильник на кухне, так вот, на самом деле это копиратор, после того как ты нажал ручку два раза, появились две твои копии, которые я аннигилировал. Тебе не стоило ничего этого видеть и знать, но раз уж ты здесь.... – Джим пожал плечами.

- Откуда ты знаешь, что копии они, а не я. –

- Какая разница, - ответил Джим, - вы все одинаковые. Можешь считать, что ты просто расщепился на три равноценные части.

Габо вспомнил, как пытался открыть дверь холодильника, и вдруг до него дошло, что если он пробовал открыть его три раза, то должна существовать еще одна, третья его копия.

- Откуда ты знаешь, что ручку нажимали только два раза? - спросил он Джима.

- А сколько раз? – тот вдруг проворно развернулся к нему всем телом, рука потянулась к карману, а Габо осенило, что он и есть та самая третья копия, копия настоящего Габо, и только поэтому оказался здесь. Оригинал дрыхнет в постели и представления не имеет о разыгравшейся тут трагедии. Сейчас Джим выхватит трубку, аннигилирует его, и в мире опять воцарятся покой и порядок. С чего он взял, что люди со временем станут лучше, они остались такими же зверьми, как и раньше, только хитрее. Он прыгнул на Джима, повалил его на пол, и вцепившись руками в горло, стал душить. Тот дергал руками и ногами, пытался разжать пальцы, но все безуспешно.

– Идиот, это ж совсем не страшно. –прохрипел он сквозь передавленное горло.

- Скотина этакая, если не страшно, чего же ты сопротивляешся? - Габо сдавил горло покрепче, а Джим замахал руками по сторонам, стянул скатерть со стола вместе с настольной лампой, и ухватившись за лампу со всего размаху ударил его по голове.

*********

Они легли спать под утро. Габо долго ворочался в постели, а когда заснул, ему приснился странный сон. Все сущее должно было сколлапсировать и исчезнуть, и ничего нельзя было изменить. Он ожидал панику и безумства, но все были спокойны. Зачем этот человек поливает цветы? Неужели не понимает, что завтра все будет кончено. Другой учит детей плавать, и говорит, что им это может пригодиться. Он пытался обьяснять, что все это не имеет смысла, но его не слушали, а одна старушка обьяснила:

– Не бойся, все не так страшно, как кажется. Все родится заново, и опять появятся цветы, радость и любовь. Все это было, есть, и будет. Оно не исчезнет, даже когда ничего не останется.

На углу улицы он заметил женщину, которая причитала над дочкой, как над мертвой, плакала, что не услышит больше ее голоса, и нежные руки больше не обнимут ее за шею, что не будет больше заплетать ей косички, и никогда не увидит ее в свадебной фате. Сердце у него сжалось, слезы потекли по щекам. Он поднял заплаканное лицо к небу и погрозил кулаком кому-то там, наверху.

В ответ, в синем безоблачном небе появилась черная точка, которая быстро росла, спускаясь все ниже и ниже, пока не превратилась в океанский лайнер.

Возвращение

- Он молчит. С ним пытались говорить на разных языках, но безуспешно. На сумасшедшего не похож. Взгляд спокойный, движения неторопливы. На вид лет сорок – пятьдесят. Его помыли, одели, дали еды и оставили в покое. – боцман, выжидающе посмотрел на капитана, который длинными шагами мерял диагональ мостика. - Бедняга похоже не первый год на острове - заметил тот – настоящий Робинзон, натерпелся наверно. Скажи команде, чтоб ни в чем не отказывали, и дай знать береговой полиции, в порту спишем на берег.

Судьба сыграла с ним очередную шутку, как котенка зашвырнула обратно к людям. В полиции, не придумав ничего лучшего, его заперли в камере, пообещав выпустить как только разберутся. Потом повели к офицеру, который, отчаявшись выудить из него хоть слово, отослал обратно. Утром пришел доктор, долго осматривал и ощупывал, изредка что-то записывая в толстую тетрадь, после чего опять повели к офицеру. - Что же мне с тобой делать, друг мой, – оторвавшись от бумаг, тот посмотрел на бородатого человека напротив, одетого в коротие брюки и морскую тельняшку, – документов нет, денег нет, говорить не можешь или не хочешь – он задумался на мгновенье, вспоминая рассказ капитана – По всем признакам ты беженец, а раз так, то заниматься тобой должна не полиция, а департамент по беженцам. Передам-ка я тебя эммиграционной службе, а у нас своих дел по горло. - Довольный решением, он хлопнул рукой по столу, и потянулся к телефону.

Вечером Габо перевезли в длинный барак за колючей проволкой, где кроме него находилось еще человек тридцать. Все его о чем-то спрашивали, что-то обьясняли, а он молчал. Все понимал, делал, что просили, но за все это время не сказал ни слова. Ему казалось, что если он заговорит, то тем самым признает их реальность, в то время как, на самом деле, все это всего лишь иллюзия. Летающие дикари, мамонты, телепортаторы, а теперь они. Какой смысл говорить с иллюзией?

Через неделю ему сунули в карман какие-то бумаги, заставили расписаться, вывели на улицу и захлопнули за спиной двери. Моросил мелкий дождь. Влево и вправо уходила длинная мокрая улица с тусклыми фонарями, по которой спешили редкие прохожие. Изредка шуршали одинокие машины. Постояв мгновенье, он повернулся спиной к виднеющимся вдали высотным домам и пошел вдоль улицы, пока не уперся в заграждение парка. Перебравшись через забор, забрался в заросли, соорудил небольшой шалаш, развел костер, и согревшись уснул.

Первое время он жил в парке, делая вид, что ничего не изменилось. По утрам, гулял по пустынным аллеям, и охотился на голубей, которые подпускали его так близко, что он ловил их голыми руками. Когда сьел самых храбрых и глупых, выломал длинную палку и сбивал птиц на расстоянии, оставляя на месте преступления окрававленные перья. Днем, забравшись на холм, наблюдал за гуляющими и несколько раз даже спускался к ним, но чувствуя, что привлекает внимание, всегда торопился исчезнуть. Следы крови встревожили служащих парка, которые вызвали полицию и его вновь упрятали за решетку, откуда выпустили через пару дней, посоветовав устроиться на работу и пообещав переломать все ребра, если он не перестанет обижать беззащитных птиц.

На этот раз он заставил себя пойти в сторону центра. Был яркий солнечный день и люди высыпали на улицы, заполнив город деловитой суетой. Как муравьи сновали они в разные стороны, ныряя в магазины и снова появляясь, иногда формируя локальные скопения, а потом снова рассыпаясь в хаотическую массу. Казалось никому не должно быть до него дела, но он чувствовал, что привлекает внимание. Сгорбившись и потупив взгляд, шел по улице, с трудом сдерживаясь, чтобы не убежать. Хотелось исчезнуть, превратиться в пыль, чтобы никто и никогда его не видел. Ближе к центру людей стало больше, и после того как на него несколько раз натолкнулись, он уже готов был сбежать, как вдруг увидел бродягу. В разодранных штанах и в пыльном балахоне, тот привлекал не меньше внимания чем Габо, но судя по гордо поднятой голове и широкой улыбке, не испытывал по этому поводу никаких комплексов. Габо тоже воспрял духом - пригладил волосы, расправил плечи, и увереннее пошел вперед, лавируя среди прохожих и игнорируя любопытные взгляды.

Несколько дней, полуголодный он шатался по городу в поисках работы. На четвертый день ему повезло. Кто-то из грузчиков на вокзале не вышел на смену, и его взяли на один день, оформив потом на постоянно. Он снял квартиру, купил одежду и постепенно стал приходить в себя. Первое время предпочитал отсиживаться в доме, с трудом заставляя себя выйти на работу, но скоро привык, и по выходным, тщательно выбрившись и аккуратно одевшись, стал прогуливаться по городу, разглядывая прохожих и обращая внимание на то, как они говорят, смеются, ходят. Он быстро учился и скоро ничем не выделялся из толпы, хотя все еще чувствовал себя чужаком. Больше всего проблем возникало с общением. Они казалось понимали друг друга с полуслова. Кто-то кидал обывок фразы и остальные подхватывали, развивая тему, где все недосказанное лежало в общем прошлом, и эта недоговоренность, подчеркивая совместный опыт, сближала их, формируя единый монолитный коллектив из которого выдавливалось все инородное. Но, время шло, и он все больше втягивался в эту жизнь. Купил телевизор, выписал газет, и научился качать воздух, болтая о всякой чепухе. Кто-то ему нагрубил, и он возмутился, кого-то он подвел и чувствовал себя виноватым. Стал серьезнее относиться к тому, что раньше считал не важным и не успел оглянуться, как жизнь на острове стала казаться давним сном, о котором он почти забыл.

Прошел всего один год, а он с удивлением спрашивал себя - Где тот человек, которого он знал? - Десять лет одиночества, как корова языком слизала. Чтобы хоть что-нибудь осталось в памяти, как-то вечером на досуге, с тетрадкой и карандашом в руках, заперся в своей квартире, в надежде выписать на бумагу все самое главное. Он просидел всю ночь, но так ничего и не написал. Утомленный бесонной ночью и бесплодными усилиями, под утро вышел из дома подышать свежим воздухом.

Он шел вдоль аллеи, усаженной тополями, загребая ногами разноцветные листья. Слева, через дорогу тянулся длинный серый забор с рядами колючей проволки поверху. Машина скорой помощи показалась из-за поворота, и заскрипев колесами уперлась в металлические ворота. Два здоровенных горбатых санитара в белых халатах выскочили из машины, и подхватив носилки, побежали к воротам. Не успели они скрыться, с грохотом на тротуар упала оконная решетка. На третьем этаже с треском распахнулось окно, посыпались осколки стекла, в черном проеме окна появилась фигура в полосатом халате. Чьи-то руки, вцепившись в халат сзади, пытались стянуль ее с подоконника. Несколько мгновений шла ожесточенная борьба, после чего, оставив халат в руках преследователей, побледневший силуэт победителя издал восторженный вопль, широко махнул рукой и швырнул на улицу как гранату какой-то предмет. Сзади из темноты выросли новые руки, и победителя втянули в черную пасть коридора. Падающий предмет прошелестел сквоь листья деревьев, упал на аллею и выкатился под ноги Габо. Тот осторожно тронул его носком ботинка, после чего поднял двумя пальцами. Похоже на свернутую в трубку тетрадь. Записки сумасшедшего. Габо покрутил сверток в руках, посмотрел на свет, понюхал, и не долго думая, опустил в широкий карман пальто.

Записки сумсшедшего

Введение

Большую часть жизни человек проводит в замкнутом пространстве, ограниченном толстой скорлупой стереотипов. В период потрясений, скорлупа трескается и другой мир угадывается за пределами яйца, но если буря длится недолго, пыль покрывает щели и все опять погружается в сумерки.

Далее мы набросаем штрих-пунктиром черновой эскиз мира в котором, кроме атомов и молекул, существует метафизический источник света, тепла и чуда, который дает силу и энергию, приносит в жизнь смысл и вдохновение. В конечном счете, этот источник определяет наши слова, мысли и поступки. Чтобы увидеть его и работать с ним мы придумаем экспедиции (или игры): упорядоченную во времени последовательность слов, мыслей, поступков, которая откроет двери в мир, где можно летать.

Актуальность

Когда-нибудь наступят времена всеобщего благоденствия, когда свободного времени будет навалом и неизвестно чем его заполнить? Что тогда человек будет делать? Вопрос актуальный не только для будущих поколений, но и для современников, многие из которых не знают чем заполнить пустоту своего существования. В поисках ответа пробуют одно, другое, третье, латают дыры то там, то здесь, но систематического подхода не существует. В результате, миллионы людей до сих пор живут в казармах, построенных в глубокой древности. В казармах темно и сыро, и тем не менее, до сих пор они остаются эталоном качества. Кто-то из тех, кто живет там сегодня, и рад бы сьехать, да некуда. Остаться на улице страшно, а единственная альтернатива казармам это жилища яйцеголовых.

Яйцеголовые любят комфорт и жить в казармах категорически не желают. Они предпочитают жить покрытыми мягкой шелухой стереотипов, которая с возрастом твердеет и превращается в непроницаемую скорлупу. Скорлупа удерживает тепло и формирует индивидуальный микроклимат, которым они так гордятся. Но, в период потрясений она легко трескает, и те кто не успели зажмуриться видят бездну под ногами, проваливаются в нее и умирают. Они плывут по реке жизни в корытах, которые протекают и тонут при малейшем волнении. В ясную погоду все дружно черпают воду и полагают, что так и должно быть, а рыбы смотрят на них и смеются – “они боятся воды и забыли, что родились в океане”.

Тем не менее, в режиме будней большинство чувствует себя вполне комфортно. Их устраивают современные модели поведения и мировозрения. Капризное меньшинство строит себе своими силами. Делают кто как может. У кого-то получается, у кого-то нет. Те кто не справляются вырождаются или вымирают, и судя по масштабам потерь впору говорить о боевых действиях, или эпидемии. Сотни тысяч ежегодно кончают жизнь самоубийством, и никто не знает сколько людей калечат и убивают себя духовно. Мы живем во время войны, и не замечаем ее, а точнее, не обращаем на нее внимания.

В любой строительной компании, вам предложат широкий выбор типовых проектов, и если ни один из них не подходит, вы сможете заказать дом по индвивидуальному проекту. Точно также, тем, кто не нашел себе места в этом мире, нужны профессиональные строительные компании, которые строили бы дома с учетом индивидуальных потребностей. Нужен выбор, так как определенно был, есть, и будет спрос. Но …, пока строить некому. Государство умыло руки. Все, что выходит за рамки дисциплины, физического здоровья и интеллекта имеет низкие приоритеты. Церковь не справляется, а религиозные секты, зачастую, настолько экстремальны и одиозны, что только пугают и отталкивают обывателя.

Модель

Под моделью мы будем понимать дом, построенный из набора стереотипов, в котором мы живем и сквозь окна которого смотрим на мир. Мы будем строить новую модель и для этого нам понадобятся новые идеи. В свое время, Нильс Бор заметил, что всякая новая идея в физике должна быть достаточно сумасшедшей для того, чтобы претендовать на истину. Мы тоже пожелаем, чтобы новые идеи были достаточно сумасшедшими и интерестными, чтобы не было жалко времени и сил, потраченных на строительство. И не важно если они не очень стройны, логичны, или даже противоречат фактам. Главное, чтобы они были красивыми и нравились нам. Ведь эти модели нам будут нужны только для того, чтобы изменить себя, придать новую форму и содержание.

Модель это лазейка для интеллекта. Он плетет паутину слов и чувствует себя дискомфортно, когда ее звенья не связаны замками логики. Пусть себе плетет. В конце-концов может получится что-то интересное. Но, построить хорошую модель это пол дела. После того, как модель построена важно не забыть оставить открытыми двери, чтобы из нее можно было выйти, так как за пределами всякой модели большой мир. Важно не стать заключенным и всегда помнить о том, что модель это только часть этого мира.

Мета / Ман в широком смысле

Начну с того, что не оглядываясь по сторонам в поисках поддержки, и не особо обременяя себя вопросом: возможно это или нет, сформулирую ряд утверждений. Как капризный ребенок, который чего-то желает, и которому нет дела до того, что его желания могут оказаться несбыточными. В данный момент, эти пожелания представляют собой просто ряд утверждений, повисших в пустоте, они ниоткуда не следуют, ничем не обоснованы, и ни к чему не обязывают.

Пожелаю, чтобы кроме мира явного, существовал мир неявный, некое начало, метафизика. Или по-другому: мне не нравится мир ограниченный атомами и молекулами, и симпатична идея метафизического творческого начала, которое включает в себя нечто, что не поддается обозначению словом. Нечто, где нет предметов, мыслей и чувств, но есть иррациональная первопричина, источник, начало. Основные признаки этого начала: во-первых, оно не существует, и во-вторых, оно может творить. Или еще проще. Мне нравится думать, что в мире есть волшебное начало, которого не существует и которое творит. Я делаю его не существующим, чтобы в него не накидали мусора, и всемогущим, зачем плодить слабых. Назову его мета.

Мета метафизичен и значит его не существует в обычном смысле этого слова. В то же время он творит и значит должны существовать результаты его проявления в реальном мире. Возможно, весь мир есть результат его проявления, и изучая мир, мы, в принципе, изучаем мета, но нам этого мало. Мы желаем работать непосредственно с самим мета и для этого, без ложной скромности, пожелаем, чтобы человек мог достигать пресостояния эквивалента этому источнику (что такое пресостояние мы определим парой строк ниже). Назовем это пресостояние Ман, и введем, тем самым, в нашу модель человека.

Пресостояние мы определим как некую низкочастотную составляющую человека, базис, основание из которого растут те или иные конкретные состояния. Пресостояние это склонность к тем или иным поступкам, настроениям, чувствам. Предрасположенность, потенциальность, тенденция. Нечто, что определяет наше восприятие мира, как тот шар в животе, который остается неизменным в разных ситуациях, и с которым мы ассоциируем свое Я. Пресостояние это тот стержень, скелет вокруг которого наслаиваются различные частные проявления нашего Я. Ты можешь быть грустным, веселым, буйным, задумчивым. Сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, но все эти состояния как волны в океане появляются и исчезают, а глубоко внутри остается стабильная неизменная масса, которая определяет все эти эфемерные быстропротекающие изменения.

Для тех, кто в этом месте скорчил кислую мину, признаемся, что мы и сами заметили, что наши мета и ман похожи на описания брахман и атман. То ли мы когда-то читали о них, и теперь оно всплыло из подсознания, а мы не заметили, и только потом, когда слова вылились на бумагу, вспомнили - Ах! Оказывается все это уже давно кем-то придумано. - То ли мы сначала все сами выдумали, а уже только потом прочитали. Как бы там не было, все это не имеет значения. Сейчас нам важно только угадать свои желания, и вместо того, чтобы пользоваться известными понятиями, и искать где они удовлетворяют нашим потребностям, а где нет, вместо того, чтобы корежить уже давно известные и устоявшиеся термины и понятия, мы предпочитаем выдумать с нуля свои собственные (даже если они похожи на то, что уже придумано), чтобы при необходимости было легче приспособить их под свои нужды.

Итак, еще раз, мы утверждаем, что:

• Существует метафизическое творческое начало – мета.

• Человек может достигать пресостояния эквивалента этому источнику – Ман.

Мета / Ман в узком смысле

Выше мы определили мета как некое начало, которое в состоянии творить все что угодно, и заявили, что человек может достигать пресостояния эквивалента этому началу. Предполагается, что далее мы предложим технологии, которые позволят ему стать всемогущим, и покажем на примерах, что эти технологии работают, что он может, например, превратить кролика в слона, подвигать карандаш глазами, или зависнуть в воздухе. Если предположить, что невозможное это всего лишь неравновесное нестабильное состояние, которое существует короткое время и требует больших усилий для поддержания, нечто, что получается не у всех и не всегда и поэтому редко встречается, то, в принципе, у нас есть шанс на успех. Но, даже если мы преуспеем в своем начинании, на все это уйдут годы, а возможно и вся жизнь, и здесь стоит остановиться и спросить себя, действительно ли эти превращения настолько важны для нас, что мы готовы посвятить этому все свои силы и всю свою жизнь? Действительно ли мы желаем сделать человека всемогущим, или во всеобьемлющем определении мета, которое мы только что дали, есть главная, центральная часть, самое сокровенное, то чего мы желаем всем сердцем и чему действительно готовы посвятить всю свою жизнь. И если это так, то нам следует, удалив все лишнее, выделить эту главную часть и сконцентрироваться только на ней, чтобы не заблудиться в дебрях всевозможного.

Меня не интересуют фокусы с предметами, или с конкретными мысленными образами. Зачем, что-то двигать глазами, если то же самое можно сделать рукой или подьемным краном. А даже если мы научимся двигать глазами, станем ли мы от этого счастливее? Люди изобрели огромное количество вещей и открыли множество физических явлений, которые делают их жизнь комфортной, но не обязательно счастливой. В мета меня интересует прежде всего его способность творить свет, тепло, смыл, вдохновение, состояние полета, чувство запредельного и т.д. Творить то, чего сегодня не хватает больше всего. И я готов доказывать мета как источник света, тепла и смысла, но у меня нет ни малейшего желания тратить время и силы на чудесные превращения слонов и кроликов.

Поэтому, мы пересмотрим свои утверждения и определим мета в узком смысле, как метафизический источник света, тепла и смысла, и в дальнейшем будем доказывать только то, что человек может достигать пресостояния эквивалента этому источнику. Более того, мы назовем фокусами все открытия, которые имеют дело с миром частиц, и скажем, что настоящее волшебство начинается только там, где творится свет, тепло и смысл.

Здесь читатель, наверняка, почувствует разочарование. Вместо героя-супермена, который одним щелчком пальцев передвигает горы, ему пытаются подсунуть какого-то чувственного субьекта, который якобы чувствует что-то этакое запредельное, какую-то красоту и вдохновение. Какая скука.

Так ли это? Я думаю, что не так. Ман это надстройка над интеллектом, которая направляет его, определяет его стратегические цели и поэтому всякие изменения в этой надстройке имеют огромное практическое значение. Кроме того, забегая вперед заметим, что оставив фокусы за бортом, мы ничего не потеряли, так как там, куда мы стремимся, все, что имеет отношение к перемещениям предметов, не имеет значения. Там мы другие, и вопросы, которые волнуют нас здесь, там нас мало интересуют. Мы не желаем обьяснять устройство мира, вызывать духов, или двигать карандаши глазами, потому, что там, все это не интересно. Все что мы желаем сейчас, это измениться, стать другими, уйти на глубину и слиться с запредельным. Для этого мы утверждаем стерильный метафизический Ман, в котором ничего нет, кроме источника абсолютной красоты.

Чтобы закрыть тему суперменов, напоследок заметим, что даже если бы они нас интересовали, нам все равно пришлось бы урезать модель и оставить их за бортом, так как иначе они увели бы нас в сторону от главной цели. Если бы мы их оставили и доказали, что они существуют, они наделали бы столько шума и ажиотажа, что за деревьями никто не увидел бы леса. Все бросились бы наращивать мышцы и соревноваться, кто дальше, больше, выше. Они бы двигали предметы, месили атомы, строили теории, но никогда не узнали бы, что такое Ман, так как он вне всего этого, он не следует из теории или эксперимента, он первичен и самодостаточен. Поэтому, мы оставляем все, что связано с миром предметов инженерам и фокусникам, и концентрируемся на самом главном, на Ман.

Так как нас не интересуют чудесные превращения слонов и кроликов, и мы не собираемся заниматься фокусами, переопределим Ман и мета в узком смысле как источники красоты и света:

• Существует метафизический источник красоты и света – мета.

• Человек может достигать пресостояния эквивалента мета – Ман.

Мы оставляем старые обозначения, так как в дальнейшем будем работать только с мета и Ман в узком смысле.

Ман это источник из которого растут мужество, любовь, вдохновение, смех. Пресостояние, которое в замерзшей вселенной, где потухли все звезды, прокалывает дыру в черном небе, и указывая на яркое пятно, говорит тебе – Выгляни наружу и ты увидишь, что там есть другой мир, а твоя холодная вселенная совсем не такая большая, как ты думал.-

Ман это новое измерение, которое в бинарный мир Я – неЯ, вводит новое измерение метаЯ. В результате нас становится больше. Боль, страдания, страх остаются, но в новом большом мире всегда есть место для света и тепла. Благодаря этому началу мы свободны в выборе, так как оно позволяет нам выйти в запредельное, которое ничем не определяется и ни от чего не зависит. Более того, возможно, где-то там в складках расплывчатого и неопределенного мета, эквивалентом которого является Ман, затерялась основная, большая часть нашего настоящего «Я». Где же еще ему быть, если это нечто определяет наши склонности и устремления.

Сформулируем наше главное утверждение еще проще:

• Человек может летать в любое время и в любом месте

Где летать означает чувствовать свет, тепло, смысл, вдохновение и т.д..

Кто-то обязательно спросит, зачем нам понадобился мета-источник из которого родится красота, почему бы не сказать, что красота и вдохновение это следствие определенной комбинации атомов и молекул, химических реакций, упражнений, формы?

Если кому-то нравится, пусть для него красота будет продуктом химических реакций или формы. Мы же не желаем зависеть от чего бы то ни было явного. Для этого, мы убрали все сущее, и в образовавшуюся пустоту вставили утверждение, определили несуществующее мета, которое может творить красоту. Может кто-то делает то же самое по-другому, но мы ищем только там, в запредельном. Красота как следствие химических реакций нас не интересует. Мы придумали нечто более интересное, хотя возможно и нереальное, но мы можем позволить себе эту роскошь, так как работаем в метафизике, там где ничего нет, и поэтому мы никому не мешаем. На этом этапе наши утверждения никого ни к чему не обязывают, и мы в праве заказывать все что угодно. Мы пытаемся правильно угадать свои желания, а не окружающую действительность.

Метод

В принципе, мы вправе утверждать все, что угодно, но если расчитываем на серьезное отношение, то основные положения теории желательно сопроводить хотя бы хроменьким, но доказательством. Пустяк, а будет приятно. Не все, в наше время, верят на слово.

Мы определили новый метафизический обьект – мета, и утверждаем, что существует пресостояние Ман, в котором человек становится эквивалентом мета, что существует дополнительное измерение, в котором всегда есть свет и тепло, и это измерение есть часть человека, возможно, самая главная составляющая его Я. Мы утверждаем, что как вечно горящие угли в него вставлен источник света и тепла.

Как это доказать?

Своим личным примером - сможешь жить так, чтобы всегда видеть красоту жизни, значит утверждение доказано, ты выйграл, не сможешь - проиграл. Истиной будет то, что ты сделаешь, все зависит только от тебя.

И здесь стоит сделать два замечания. Во-первых, важно не ошибиться и не принять желаемое за действительное. Доказать существование источника означает не просто зарегистрировать внешнее явление, а измениться самому, родиться заново, в новом состоянии. Ман это не просто новая информация, знание, факт. Ман доказанного извне не бывает. Если кто-то доказал вам, что источник существует – не верьте. Придет кто-то другой и докажет обратное. Ман это продукт индивидуального творчества, которое опровергает законы. Более того, всякое внешнее доказательство и очевидность того, что он не существует, укрепляют основу для его проявления, так как он это действие без причины. Он начинается там, где доказано черное и творится белое, где доказан ноль и появляется один, где минус превращается в плюс. Делать невозможное это один из его признаков.

Во-вторых, мы не собираемся доказывать, что свет, тепло и смысл возможны, или что человек способен летать. То что это возможно, мы знаем из опыта, и такой опыт, хотя бы раз в жизни, был у многих, если не у всех. Мы будем доказывать, только то, что свет, тепло и смысл существует всегда и везде, независимо от обстоятельств, и надо только научиться видеть и чувствовать их. Вечный прожектор, где-то там на заднем фоне, который всегда светит и раскрашивает разным цветом черно-белые декорации.

Как же все таки доказать существование этого источник? Мы заявили, что источник красоты находится в метафизике, там где ничего нет. (И наверняка, все это выдумали, высосали из пальца, и ничего такого на самом деле не существует, но какое нам до этого дело. В том-то и прелесть метафизики, что мы можем вставить в нее все, что угодно и работать с ним. Но вернемся к нашему вопросу.) Метафизика это то, что не существует, как же с ней работать? Туда нет доступа даже нашему сознанию, потому что, как только появляется малейшая часть нашего Я, появляется не-Я, появляется пространство и время, и метафизика исчезает. Метафизика, с которой мы желаем работать находится в ничто, и это ничто не сводится к пустому обьему пространства, к вакууму. Наша метафизика это все то, что останется после того, как из вселенной убрали все предметы, так что осталось только пространство и время, а затем убирали и это последнее, заодно изьяв и того человека, который все это наблюдает. Иначе нельзя. Если оставить сознание, сразу появится время и пространство.

Мы не в состоянии протащить свое тело и сознание в мета, и тем не менее, мы можем использовать их для разгона и прыжка в запредельное. Для этого, мы придумаем экспедиции (если желаете, назовите их играми) – один из методов достижения мета. Чтобы открыть двери, мы построим новые интерпретации мира, придумаем себе новые роли, и отправимся жить в этот выдуманный мир. Во время экпедиции мы живем, думаем, чувствуем не так как обычно, мы ломаем привычки и стереотипы, у нас формируются новые ценности. Наши слова, мысли, поступки формируют определенный пространственно-временной слепок, и если узор получается красивым, он продавливает пространство и время и открывает канал в мета. Если угодно, экспедиция это ритуал, а совокупность наших слов, мыслей, поступков, чувств образует код, который открывает двери.

Чтобы не вводить в заблуждение, сразу оговоримся, что наши игры не имеют ничего общего с мистическими заклинаниями, жертвоприношениями, и плясками вокруг костра. Красота, которую мы ищем является результатом труда, и наши ритуалы (а точнее игры) предполагают систематический труд в поисках совершенства, труд как средство преодоления своей ограниченности. Главная его цель не мистическое единение с духом и не мосты и машины, а красота. И труд этот мы будем отличать от подневольной работы, которая убивает человека.

Почему именно труд? Все красивое, что человек когда-либо делал, являлось результатом труда, и в свою очередь, чтобы почувствовать эту красоту, чтобы научиться воспринимать ее необходим труд. Надо потрать время, приложить усилия, пожертвовать частью своей жизни, и только тогда можно соприкоснуться с совершенством, и только так, посредством труда возможно чудо. Готовые заклинания и рецепты быстрого приготовления, к сожалению, не работают. Быстренько сплясать или пробормотать заклинание не поможет. Для того, чтобы подняться в небо, надо пахать и питать землю своим потом.

Далее, наши экспедиции это не просто труд, но игра, спектакль, в котором мы играем определенную роль. Это не научный эксперимент, который мы наблюдаем со стороны. Во время экспедиции мы не просто подбираем правильный код для того, чтобы взломать еще одну очередную дверь в мир неизвестного, но играем роль в результате которой меняемся сами. Во время экспедиции мы уходим жить в мир фантазии, где учимся плакать и смеяться, любить и ненавидеть, побеждать и проигрывать, сострадать, жертвовать, дерзать, строить.

Кто-то скажет, что вместо того, чтобы смотреть правде в глаза, вместо того, чтобы бороться и менять действительность, мы призываем жить в мире иллюзий.

Ничего подобного. Мы не бежим от реальности, мы только меняем правила игры. Имеем ли мы на это право?

Капли дождя падают с неба на землю, поезда ходят по рельсам, мы все живем в гравитационном поле. Все это реальные, невыдуманные явления, и я вас поздравляю с этим. Мойте руки перед едой, и не переходите дорогу на красный свет. Те кто живут в мире иллюзий и не соблюдают этих элементарных правил плохо заканчивают. Очень хорошо. Никто с этим не спорит. Существуют правила, факты, истина, которые не зависят от наших желаний, и в совокупности формируют некую систему ограничений, с которой мы вынуждены считаться. Мы расчитываем и планируем свои действия исходя из обьективных закономерностей мира в котором живем, и знание этих закономерностей зачастую помогает нам добиться желаемых результатов. Но спросим, всегда ли этот подход, основанный на расчетах и заложенный в далеком прошлом, когда люди имели дело со сравнительно простыми явлениями, всегда ли он работает? В современном мире сложных явлений, можем ли мы точно также рассчитать и предсказать эти явления?

Здесь не место вдаваться в технические детали, но если ответить кратко, то сложные явления, как правило, допускают множество интерпретаций и предсказать их поведение мы зачастую не можем в принципе. В тоже время, эти явления неотьемлемая часть нашей жизни. Отсюда следует, что наша жизнь также допускает множество интерпретаций. Врезультате, мы живем в одном или другом мире, в зависимости от того, в какую интерпретацию мы больше верим. Вы полагаете, что мы бежим из действительности в мир иллюзий, но мы все уже давно живем там, хотя и не всегда осознаем этого. Мы играем в игры, которые, зачастую, придуманы другими. Одни из нас вполне этим счастливы, другие же никак не могут найти себе места. Как на сцене они играют чужие роли и им даже в голову не приходит, что все это игра и можно придумать новые правила. Они настолько уверовали в декорации, что не подозревают о том, что за пределами декораций может существовать много других, не менее правдоподобных и интересных миров. Друзья мои, проснитесь! Вас обманули, заставили поверить в фикцию. Не повторяйте чужих ошибок, ищите свой путь. Придумывайте новые интерпретации и пробуйте - одно, другое, третье, пока не найдете то, что наиболее гармонично и соответствует вашим потребностям.

В этом месте кто-то обязательно должен спросить, где наш критерий качества? Как отличить хорошие игры от плохих? Если все игра, не погрязнем ли мы в болоте вседозволенности и цинизма?

А кто вам сказал, что цинизм следует из игры? Может наоборот - циник выбирает игру? Кто вам сказал, что истина следует из слов? Может наоборот - слова следуют из истины? Не ставьте телегу впереди лошади. Не тратьте времени попусту и не цепляйтесь к словам. В словах правды нет. Не верите мне? Спросите у тех, кто знает больше меня. Если вам нужна истина, придумывайте сказки и играйте, и может быть вам повезет и вам откроются двери.

Вне модели

А теперь, после всех этих серьезных разговоров с надутыми щеками, просле всех этих грандиозных планов и торжественных обещаний, пришло время остановиться и заявить, что мир это скопление атомов и молекул, и ничего сверх этого в нем нет. Мир пуст и не имеет смысла. В нем нет места для волшебства, а вся наша теория – бред больного воображения. И после этого улыбнуться этому ребенку и успокоить его. Он сказал все правильно, но стоит ли так волноваться по пустякам.

Он заявил, что человек источник чуда и красоты, что в нем есть начало, окно в запредельное, и верный духу своего времени, чтобы не оказаться голословным и не обидеть древних греков, собрался доказывать это утверждение своим примером. В поте лица он будет строить это начало. Ведь, иначе нельзя, ему нужны факты, доказательства, логика, чтобы было во что ткнуть пальцем, на что опереться. Он докажет всем, и в первую очередь самому себе, он превратит труд в ритуал и найдет ту дверь, которая ведет в запредельное, и тогда вздохнет с облегчением. Все по науке.

А если не получится? Если будет пробовать одно, третье, десятое и все напрасно. Более того, если ему докажут и он убедится, что все это пустое, и мир действительно черно-белый. Что тогда? Хватит ли у него мужества и силы, чтобы восстать и не покориться. Сделать скачек веры, от греков к Киргегарду, от логики к абсурду. Ведь в конце-концов, противоречия это не основание для того, чтобы отказаться. Мы привыкли, уже давно, со времен просвещения, что все абсурдное не имеет значения и права на существование. Но почему? Много ли чести в том, чтобы следовать фактам и логике, что в этом особенного? Для этого не нужно мужества и вдохновения, это может даже компьютер. Но человек не машина, он намного красивее, когда утверждает и настаивает, не потому, что следует фактам и логике, а потому, что желает, потому, что это его личное волеизьявление.

Если у него хватит смелости, он восстанет и заявит что шар в животе это не аллегория, что метафизика существует, а человек источник, и ему плевать на все факты и хитросплетения разума, и он будет жить так как верит, потому что так должно быть. И точка.

Заявить легко, но удастся ли ему действительно поверить? Что если у него опять ничего не получится? Бедный и несчастный, то он цеплялся за факты и доказательства, а когда ничего не получилось ищет в опору в вере, он решился и сделал отчаянный шаг, отказался от диктатуры знаний, и в результате чуть не попал в другую ловушку, чуть не стал пленником идеи.

Сможет ли он сделать еще один шаг, подняться еще на одну ступень? Послать все факты и теории куда подальше и оставить только источник, начало, пресостояние, которое не следует из никаких моделей. Сможет ли совершить чудо и измениться, родиться заново и зажечь огонь, которого не существует, открыть новое измерение, где нет слов, а только самодостаточное начало, из которого все следует? Поймет ли он, что если докажет существование источника, то тем самым уничтожит его, потому что поверит фактам, и его источник станет следствием внешнего. Кто-то докажет обратное и он опять останется ни с чем. Если поверит в идею, то идея станет источником силы и вдохновения, и он снова окажется пленником слов. Ритуалы, обряды, поклонения - стоит сломать порядок и его уже выворачивает, чем это лучше наркотиков. Но если ему повезет, то он ничего не докажет и ни во что не поверит, и только родится заново, с вечно горящими углями, с шаром реактором, с вечным источником силы и красоты.

Но все это будет потом, а пока, он придумает теорию и отправится в экспедицию, где в поте лица будет дробить скалы, чтобы доказать и поверить, чтобы не дать огню угаснуть, будет рубить породу и кидать в костер угли, в надежде, что призойдет чудо и зажжется солнце. Но у него ничего не получится. Зубило сточится, молот собьется, и когда окровавленными пальцами невозможно будет дотронуться, а в костре угаснет последний уголек, когда надвинется темнота и холод ледяным панцирем сдавит сердце, когда ничего другого не останется кроме как исчезнуть, он вспомнит все свои страхи и переживания, вздохнет с облегчением и улыбнется - каким же глупым он был и наивным. Страх исчезнет и останется спокойствие, и уверенность что все в прорядке, и даже какая-то ирония, насмешка, то ли над собой, то ли над этими мрачными глыбами, которые через мгновение сомкнуться и опять останутся в полном одиночестве.

Когда темнота станет гуще, он с удивлением заметит серые тени, падающие от камней, поднимет голову и увидит черное небо, усеянное мерцающими звездами. Он никогда раньше не замечал их, так как в свете костра их не было видно, только скалы вокруг и черная пустота сверху. Он улыбнется, а они загорятся ярче. Он потратил годы на доказательства, а оказалось, что достаточно улыбнуться.

Он залечит раны, заточит зубило, поднимет молот и отправиться рубить дальше. Разложит новый костер и звезды исчезнут, зачем ему эти подсказки. Он построит новую модель, которая опять ни в какие ворота не лезет, и снова будет доказывать, зная что доказать невозможно и верить зная, что никогда не поверит. Он упрямый фанатик и у него странные ценности. Он кидает слова, едва связанные между собой, и плывет на этом плоту по реке жизни. Он живет за пределами знаний и веры там, где есть только пресостояние, для которого нет причины. Он обьявит еще одну, очередную революцию Коперника (о господи, сколько их уже было!), и вместо того, чтобы строить на словах и фактах, будет строить на пресостоянии Ман. Всю эту громоздкую писанину, модели и упражнения он выкинет за борт и оставит только абсолютно чистый, прозрачный и совершенный Ман - источник силы и красоты. Если раньше слова и игры ему были нужны для того, чтобы увидеть свет, то теперь порядок изменится. Слова и поступки станут всего лишь инструментом для того, чтобы выразить и проявить тот источник красоты и света, в котором он живет. Он будет строить и жить на иллюзиях и ему все равно, так как слова и поступки не имеют значения. Единственное что в нем останется неизменного и абсолютного это вечный источник света - Ман.

Но все это будет потом, а пока он в начале пути. Он все еще верит в знания и будет доказывать, потому что больше ему не на что опереться.

Вместо заключения

- Где он?

- В-о-н там, видишь щель в камнях.

- Зачем ты его туда положил? Там же темно и сыро.

- Ты сам слышал, он сказал, что свет и тепло существуют всегда и везде. Вот мы и проверим.

- А почему он такой черный?

- Перегрелся на солнце, но ты не переживай, он скоро изменится. Смотри, уже начинает светиться, еще немного, и он опять станет красивым.

- И что дальше, он так и останется там?

- Ну почему же, он полезет наверх, опять к солнцу. Смотри, уже полез. Видишь, как круто взял вверх. Такой большой и красивый, переливается всеми цветами радуги, прямо, как майский жук. Жаль будет если сорвется, из ручья ему не выплыть. Но нет, ты смотри, ему удалось, он опять наверху. Здесь тепло и сухо. Он развалился на брюхе, набил рот жвачкой и тает от удовольствия. Скоро опять почернеет, зачем светить, когда и так светло. У него ровный пульс и дыхание, и неутомимо движутся челюсти. Видишь, он уже потемнел, скоро совсем погаснет, после чего начнутся необратимые изменения, и мы его опять потеряем. Он превратится в таракана, который только потребляет и не умеет светить.

- А давай спасем его, положим опять в какую-нибудь дыру, где он снова станет ярким и красивым. Я так люблю маленьких светлячков...

- Ну давай спасем. И куда мы его положим, может попробуем сюда, на этот остров?...

*****

Он открыл глаза и с трудом различил смутные силуэты гор, которые через мгновенье превратились в крупные зерна песка. Приподнявшись сел на мокрый песок. Влево и вправо до самого горизонта распластался длинный пляж, желтой полоской отделявший бескрайнюю синеву моря от зеленой стены леса. …